Лунная опера - Би Фэйюй

– Мама заболела, а сама водит меня в школу.

Его голос звучал так, словно он заучил наизусть урок. На заднем плане Чжан Гоцзин услышал, как кто-то уточняет:

– Температура тридцать девять и семь.

Сын тут же продекламировал:

– Температура тридцать девять и семь. Это мама.

Голос вдали процитировал:

– А еще принесли бабушке яйца.

Сын повторил:

– А еще принесли бабушке яйца. Это мама. Пять цзиней . Принесли два раза.

Брови Чжан Гоцзина поползли наверх. В этот момент он практически как наяву увидел физиономию своей женушки, как она показывала на себя пальцем и сын спешил уточнить, говоря, «это мама», как она раскрыла свою пятерню, чтобы сын сказал «пять цзиней», как выставила два пальца, чтобы тот сказал «два раза». У Чжан Гоцзина это вызвало раздражение, и он строго попросил:

– Передай трубку маме.

Подождав, он громко сказал:

– Ты что творишь?

Но его нападки тут же встретили контрударом:

– А ты что творишь?

– Зачем воду мутить? Противно, черт побери.

На другом конце провода уже никто не плакал, разговор резко оборвался. Перед тем как бросить трубку, жена сказала:

– Я пойду к вашему главному редактору!

Чжан Гоцзин еще несколько секунд продолжал слушать короткие гудки, прежде чем отключить телефон. Красные цифры на экране потухли, словно ушли в мир иной. Отбросив телефон на кровать, Чжан Гоцзин коротко ругнулся: «Твою мать». Потом, подумав, повторил снова: «Ну, твою мать».

Спал Чжан Гоцзин плохо, ему приснилось столько всего странного. Но когда он проснулся, то ничего вспомнить не мог. Один сон все-таки вертелся в его мозгу, видимо, это было что-то важное. Он все пытался его вспомнить, не в силах выбросить из головы. В конце концов Чжан Гоцзин отчаялся. Он еще не поднялся с кровати, а настроение у него было уже хуже некуда.

Первую половину дня Чжан Гоцзин редактировал статью, а после нехитрого обеда улегся поспать. Коллеги, видя его душевные муки, старались не докучать ему своими расспросами. По его лицу можно было сразу догадаться, что чего-то ему недостает для полного счастья. Умывшись, Чжан Гоцзин уселся на диван, чтобы побриться. Электробритва скользила вверх и вниз по подбородку и скулам. Он уже выбрился начисто, но все еще продолжал водить бритвой, пока кожа не приобрела иссиня-черный оттенок. При этом выражение лица у него было такое, что лучше его и не трогать.

Неожиданно у него зазвонил телефон. Несколько растерянно Чжан Гоцзин раскрыл его и тут же услышал голос Линь Хун. Только сейчас он понял, что все это время ждал ее звонка. Чжан Гоцзин поднял голову и взглянул на висевшие перед ним часы, стрелки как раз остановились на трех. Голос Линь Хун звучал так, словно вчера ничего и не произошло, словно этого вчера вообще не было. Линь Хун сказала, что все утро бродила по магазинам, вернулась только в два, после чего отдыхала в номере. Она предложила:

– Если есть время, заходи, посидим, все равно уже устал от работы.

– Я сейчас приду, – поспешно ответил Чжан Гоцзин.

Отсоединившись, Чжан Гоцзин еще некоторое время находился в ступоре, про себя он сказал: «Было бы намного лучше, если бы эта женщина не являлась моим начальником». Выходя из оцепенения и развивая эту мысль дальше, он решил переиначить сказанное: «Было бы еще лучше, если бы я являлся ее начальником». В этот момент Чжан Гоцзин еще сильнее ощутил притягательную силу власти. Он холодно усмехнулся и, обращаясь к себе, критично заметил: «А ты, оказывается, дешевка; когда ты делаешь выбор между чувствами и властью, в тебе проявляются самые мерзкие мужские качества». Чжан Гоцзин достал из выдвижного ящичка ярко-красную итальянскую футболку (подарок с прошлой пресс-конференции), он еще ее не надевал. Зайдя в ванную комнату и переодевшись, он покинул общежитие. Солнце радовало глаз, Чжан Гоцзин увидел свое отражение в стеклянной витрине. Огромное вечернее красное светило наилучшим образом подчеркивало все достоинства внешности, демонстрируя привлекательный молодцеватый вид Чжан Гоцзина. От сердца у него отлегло, и к нему снова вернулось благостное выражение лица.

Когда Чжан Гоцзин стучался в номер, его переполняло чувство волнения в ожидании встречи. Линь Хун открыла дверь, лицо ее расплылось в улыбке. Чжан Гоцзин остолбенел. От Линь Хун не осталось и следа. Перед ним стояла «главный редактор Линь».

Она была одета так, словно только что сошла с трапа самолета, ее волосы снова были подобраны наверх. Одним словом, смыв всю косметику, Линь Хун снова возвратила себе облик редактора Линь. Чжан Гоцзин импульсивно вскрикнул: «Редактор Линь». Вопреки желанию, даже интонация у него прозвучала как у подчиненного. Чжан Гоцзин отчетливо услышал в своем голосе нотки раболепия.

– Входи, – сказала Линь Хун.

Пока Чжан Гоцзин направлялся к дивану, ему хотелось дать себе хорошую пощечину.

– За эти два дня я, наверное, тебя замучила?

Чжан Гоцзин рассмеялся:

– Во время закалки следует стойко переносить трудности вместе с руководством.

На самом деле Чжан Гоцзин просто хотел разрядить обстановку, проявить чувство юмора. Но его слова показались ему полной бессмыслицей, какой тут, к черту, юмор! Чжан Гоцзин сглотнул, у него словно ком застрял в горле. Линь Хун улыбнулась:

– Обиделся, да? – Сделав категоричную отмашку, она продолжила: – Все, начиная с настоящего момента я буду угождать тебе. Говоря твоими словами, теперь я буду переносить трудности в рядах народных масс. Итак, куда ты хочешь пойти? Я готова тебя сопровождать.

Чжан Гоцзин захлопал глазами, пребывая в полном недоумении. И все-таки инстинкт подсказывал ему, что «редактору Линь» нравится проводить время в его обществе, просто она никак этого не показывала. Размышляя над этим, Чжан Гоцзину вспомнились слова восхищения начальника штаба Дяо Дэи, которые он как-то сказал про тетушку Ацин : «Это незаурядная женщина». Линь Хун вовсе не святоша, она лиса еще та. Он уже и не знал, кто же сейчас кроется под маской. Она непрерывно меняла облик и роли, так что увидеть ее истинное лицо было совершенно невозможно. Подумав, Чжан Гоцзин ответил:

– Тогда мы пойдем плавать.

После четырех часов дня пляж уже не производил впечатление муравейника. Среди пестрых пятен купальников появились обширные просветы песка. В это время на пляже в основном оставались любовники или сожители. Словно птицы, они сбивались парочками и обитали в своем собственном мирке, ни на кого не обращая внимания и ни во что не вмешиваясь. Они тихонько общались между собой, совершая нехитрые телодвижения, изредка где-то раздавалось откровенное постанывание – наверняка кто-то хотел привлечь внимание, – но уже через секунду спокойствие восстанавливалось, непристойного поведения никто себе не позволял.

Море раскинулось прямо перед Линь Хун и Чжан Гоцзином. Море – это водные просторы. Море – это голубые краски. Море – это иллюзорная плоскость, которая то волнуется, то замирает. У моря нет определенного возраста, его жизнь протекает в монотонном однообразии дней. Море – это некий меридиан силы воображения. Море – это необъятные просторы между берегами. Море – это великолепие среди фальши, это предельно ожидаемое в реальности. Море – это страсть и в каком-то смысле контекст для выстраивания отношений. Море несет в себе уединение, тоску и безысходность, являясь материальной субстанцией небытия. Для него не существует пяти тысяч лет, не существует истории династий Тан, Сун, Юань, Мин и Цин. У моря есть только настоящее, оно живет только здесь и сейчас, в конкретный момент времени. Сиюминутные радость и печаль сродни эмоциям моря. Кроме своей собственной сути, море не определяется другими смыслами. Море – это море, и ничто с ним не сравнится. Распластавшись перед Линь Хун и Чжан Гоцзином, оно ритмично поглаживало берег, испуская нежное дыхание в преддверии сильной волны оргазма.