Фазовый переход. Том 1. Дебют - Василий Звягинцев

– Что ты дешевка и продажный писака, я с самого начала знал. Но девчонок, которые тебя выходили, кормили-поили – так спокойно, за три копейки, к смерти приговорить… Даже американцу, шпиону-церэушнику твое паскудство выдержать сил не хватило, сдал он тебя, не захотел грех на душу брать. Воры-законники таких, как ты, живьем в землю закапывают, турецкие султаны любили на тонкие колья сажать… Но я тебя убивать не буду. Слишком легко и просто. Я тебя в гости к товарищу Троцкому отправлю…

Волович слушал это, а чувствовал нечто похожее на то, что мог бы испытывать жених, удачно посватавшийся к дочке купца-миллионщика и уже после сговора пойманный будущим тестем при краже нескольких ассигнаций из небрежно оставленного на столе бумажника. Для очередной пьесы Островского сюжет.

Или можно иначе – он очень хорошо понимал в тот момент Шуру Балаганова, вместо уже почти наступившей «красивой жизни» влекомого милиционерами в ДОПР. Не будет у того пятидесяти тысяч рублей, и навсегда закрылись перед ним «врата великих возможностей». А ему, Михаилу Воловичу, почти миллиардеру и почти министру пропаганды Великой России, уготована еще более страшная участь. Хуже, чем пуля в затылок или долгая смерть на тонком, смазанном бараньим жиром колу.

Сразу вслед за этим он вспомнил, как его, публично обгадившегося уже и в буквальном смысле слова, две девушки, те самые, которых он предлагал господину Лютенсу ликвидировать, чтобы завладеть сокровищами столешниковской квартиры и открыть проход в «прекрасный новый мир», волокут, взяв под локти, по длинному коридору. Одна молча, а другая изобретательно матерясь по поводу необходимости таскать через весь дом семипудового засранца, да потом еще и выбрасывать ковры и дорожки, потому как «все-таки протекает».

И, наконец, вместе с магниевой вспышкой солнца, непонятно откуда возникшего в полутемном тупике коридора, Волович осознал полностью и окружавший его мир, и себя в нем. Такого, как есть, лежащего лицом вниз на грязной, поросшей короткой жесткой травой земле, со штанами, полными густой липкой массы, остывшей и отвратительным компрессом облепившей нежную кожу от поясницы и до колен.

В тот момент, когда с ним случилось это, немалого объема кишечник был полон, что называется, под завязку. Вот «завязка» и не выдержала. Вдобавок спереди штаны тоже были мокрыми сверху донизу, хоть выжимай. И амбре вокруг распространялось прямо непереносимое вопреки известной поговорке, что свое не воняет.

Очевидно, когда приключается «медвежья болезнь», все отвечающие за аромат индолы и скатолы резко повышают свою концентрацию. Так и пот от смертельного страха сильно отличается запахом от того, что выступает у партнеров в процессе акта любви.

Все окончательно осознав и отрефлектировав, скрипя зубами и подвывая одновременно от злобы, стыда и ненависти, он встал на четвереньки. В штанах бултыхнулось, и от приступа отвращения его вдобавок вырвало. Раз, другой, третий, до горькой желчи.

Отдышавшись, Михаил увидел в нескольких шагах, под невысоким обрывом прозрачную речку с довольно быстрым течением. На другом, пологом песчаном берегу метрах в десяти от воды начинались кусты вроде бы орешника, переходящие в довольно густой смешанный лес. И тишина, только посвистывают в кронах невидимые птицы.

Не думая о том, что на дне могут быть коряги или иные опасные предметы (да и откуда им тут взяться?), Волович дополз до кромки обрыва, стянул с себя френч, видимо – инстинктивно, и всей тушей обрушился в воду. Речка оказалась очень холодной, несмотря на небольшую, метра полтора, глубину. Журналист от неожиданности пронзительно вскрикнул, но деваться было некуда. Стоя по грудь в воде, он стянул с себя туфли, штаны и то, что под ними. Опять судорожно сократился пищевод, хотя желудок был уже пуст, и он едва не отпустил свой изгаженный туалет в свободное плавание.

Долго отмывался, от пояса и до щиколоток, потом с песком стирал штаны, трусы, носки. И совсем ни о чем при этом не думал, вот совершенно, воспринимал мир конкретно, как какой-нибудь муравей, в пределах текущих секунд и данной точки пространства.

Только через полчаса или даже больше Волович начал включаться в новую реальность. Выстиранное барахло, только утром бывшее элегантным, с помощью неземных технологий изготовленным костюмом, а теперь потерявшее весь товарный вид, сушилось, распяленное на ветках колючего куста. Михаил сидел голым задом на сложенной в несколько раз рубашке и грустно рассматривал превратившуюся в мокрый осклизлый комок пачку сигарет и бесполезную теперь зажигалку.

«Вот идиот, не догадался вытащить, когда пиджак снимал», – подумал он, и вот тут его разом, словно за обнаженный электропровод схватился, скрутило дикое отчаяние. Наконец, повторно и теперь уже на трезвую голову, он осознал, ЧТО на самом деле произошло. С фотографической точностью вспомнил минуты, предшествующие его появлению здесь, самые последние слова Герты. Они с Людмилой подтащили его, впавшего в полную прострацию, к засветившейся в полутемной мастерской сиреневой рамке, за которой ярко сияла небесная голубизна.

– Ну, счастливого пути, засранец, – будто бы даже с участием произнесла валькирия, и вдруг он ощутил сильный, совсем не женский удар (аж позвоночник хрустнул) между лопатками, от которого головой вперед полетел в очерченный рамкой проем. – Удачи в новой жизни, да укоротит аллах твои дни…

Вот же стерва, жаль, что не вышло Лютенса на нее натравить. Таких не просто убивать надо, таких, чтоб неповадно было, банде оголодавших в лесах моджахедов отдать на потеху…

Но мысль об изощренной мести мелькнула и ушла, вытесненная заботой о собственной судьбе. Что там приказал своим сучкам Ляхов – «выбросить на окраину Москвы, в двадцать седьмой год… В гости к Троцкому… Рабселькором… У нас не только императорская Россия и «другая Америка», у нас и еще параллели имеются…»

Да что же это такое, на самом деле? Кто они такие, откуда все это узнали? Квартиру заимели «нехорошую», почище, чем у Булгакова, проходы разыскали в миры разные… Ну что он за идиот, в самом деле?! – Волович сжал голову руками и снова завыл, раскачиваясь, как хасид на молитве. Все ведь у него было! Даже когда переворот не удался, сумел отмазаться, в доверие, можно сказать, вошел, должность предложили. В самой середине тайн всяческих оказался. Денег вокруг немерено, если они даже не в сейфах, в обычных секретерах кубометрами лежали! Потерпел бы чуток, своим по-настоящему стал, законное право на переходы в иные миры получил…

Они все, и Ляхов, и девки его – быдло ведь тупое, доверчивое. Стоило покрутиться рядом с ними, поулыбаться, слова нужные произнести, ошибки кое-какие признать – вот и приняли за своего, министром пообещали назначить… Где им еще по-настоящему талантливых, креативных людей взять?

«Да нет, не так все!» – Волович вскинул голову, опять заскрипел зубами, он умел это делать так (часто непроизвольно), что еще в студенческой компании особо нервные товарищи, кто посильнее его был, по шее давали. Уж больно громкий и противный звук получался, будто гвоздем по стеклу.

Он вовремя подслушал, что на самом деле Ляхов все про него понял и подруге своей рассказал, мол, мерзавец и подонок Миша Волович, сука, каких мало, предатель урожденный. Использовать таких можно и нужно, по обстоятельствам, но относиться – как к гондону после употребления… Так и сказал, а Людмила, которой Михаил бы, позволь она, колени целовал, и выше все, хихикала при этих словах… И про фотокарточку Ляхов угадал (не мог же знать), что покопался Волович в ящиках письменного стола и нашел там конверт с фотографиями, на которых все их валькирии в разных видах были изображены, в том числе и совсем «ню».