В тени баньяна - Вэдей Ратнер

– Нечего плакать, – повторила мама. Слезы катились по ее щекам, оставляя длинные, блестящие полосы, похожие на следы ударов на моей спине. – Он не слышит тебя, понимаешь? Не слышит! Его больше нет!

Я понимала все. И не понимала ничего.

– Его нет!

– Прости! – закричала я, когда очередной удар рассек кожу на плече. – Прости, что его забрали из-за меня!

Мама остановилась, будто оцепенев от моих слов. Отбросив черенок в сторону, она упала на колени и зарыдала. Разбилась вдребезги, как разбиваются прекрасные, хрупкие мечты. И мир вокруг померк.

Той ночью небо плакало. Открыв глаза, я увидела маму, сидевшую на пороге хижины. На улице царила кромешная тьма, луна скрылась за пеленой дождя. Дождь пошел неожиданно, посреди сухого сезона – земля уже начинала трескаться без воды. «Чужой дождь», – сказала Мае, как будто его отняли у другой ночи. Крыша над нами опять протекала. Мае поднялась с постели и поставила кастрюлю в месте, где с потолка капала вода. Затем она подошла к маме. Та вся дрожала.

– Идем, дитя, идем. – Мае обняла ее за плечи.

Мама замотала головой, как ребенок, который не хочет, чтобы его утешали. Старуха вздохнула и, вернувшись в дом, легла на циновку рядом со мной.

Прошло несколько минут, и я услышала мамин голос.

– Сколько раз я спрашивала себя, Рами: что я могла сделать, чтобы удержать твоего отца? Ничего. Сделай я что-то или, наоборот, не сделай ты чего-то – его бы все равно не было сейчас с нами. Ты думаешь, я виню во всем тебя. Да, отчасти мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя виноватой. На отца я злиться не могла, так как знала: он сделал это ради нас. Но правда в том, что никто из нас не мог его остановить. Такой уж он был человек: делал только то, что считал правильным. Никогда не изменял своим убеждениям. – Мама горько усмехнулась. – Поэзия возвысила твоего отца, Рами. Только он не понимал, что в этой вышине он у всех на виду. Рано или поздно его бы все равно заметили, даже если бы ты не сказала солдатам, кто он такой. – Она вздохнула и с этим вздохом как будто выпустила наружу все, что так долго держала в себе. – Слова могут вознести нас к небесам, а могут швырнуть в бездну, Рами. Возможно, поэтому я стараюсь не говорить лишнего.

Я закрыла глаза, считая удары капель о дно кастрюли: «Ток-ток-ток…»

Утром, выйдя на улицу, я увидела, как мама помешивает семена лотоса в кастрюле на огне. Рядом стояла кастрюля с дождевой водой. Я зачерпнула воды в ладони и смочила пересохшее горло. Мама протянула мне миску с семенами лотоса. Некоторое время она молчала и даже не глядела на меня, но когда я принялась за еду, вдруг заговорила.

– Однажды жила на свете мать…

Я едва различала ее голос, тихий, как шуршание листа посреди бескрайнего леса.

– Она души не чаяла в своей дочери, исполняла любые ее желания. Однажды ночью они играли в саду, и девочка, увидев в небе луну, попросила мать достать ее. Напрасно мать пыталась объяснить, что луна живет на небе и нельзя просто снять ее оттуда, как фрукт с дерева. Девочка, как любой ребенок, не понимала, что луна не игрушка, не вещь, что она никому не принадлежит. И горько плакала. Что оставалось матери? Она принесла ведро воды и показала дочери отразившуюся в нем луну: «Вот она, милая, твоя луна». Девочка обрадовалась и, опустив руки в ведро, часами играла с луной, глядя, как танцует и кружится в воде светящийся шар.

Я вдруг поняла, что мама впервые в жизни рассказывает мне историю. Раньше это делали только Кормилица и папа. Почему? Почему она никогда прежде не рассказывала мне историй? Слова могут вознести нас к небесам, а могут швырнуть в бездну… Почему теперь, когда словами уже ничего не исправить?

– Я готова на что угодно ради тебя, – сказала мама. – И я бы вернула его, если бы только могла.

Я взглянула в ее полные слез глаза. Из влажной глубины на меня смотрело папино лицо. Мама отвернулась, вытирая слезы ладонью. Затем, взяв пузырек с йодом, на который она выменяла одну из папиных рубашек, мама смазала мою спину. Ее прикосновения были мягкими, осторожными, словно она водила кистью по холсту.

И если вчера удар за ударом на меня обрушивался мамин гнев, теперь мазок за мазком меня утешала ее нежность.

Несколько дней спустя, когда мы с мамой на поле срезали рис, в лучах полуденного солнца, как мираж, возник силуэт Пока. Старик спешил к нам. Мама бросила серп и побежала ему навстречу. Малярия. Он сказал, что у Раданы малярия.

Мы вернулись домой. Мама сидела на полу, прижимая Радану к груди. Она набросила на плечи одеяло и накрыла им сестру, так что я не могла понять, кто из них дрожит: мама или Радана. Мае втащила корзину с горячими камнями, обернутыми в какие-то тряпки. Мама подняла на нее глаза и взмолилась:

– Я не могу унять озноб! Прошу вас, скажите, что мне сделать.

Мае забрала у нее Радану и, плотно закутав крошечное тельце в одеяло, положила на циновку. Затем она начала обкладывать сестру горячими камнями. Радану по-прежнему била дрожь, ее зубы громко стучали. Ужасный звук, подумала я, будто животное грызет собственную кость.

Приступы озноба начались еще утром. Первый случился вскоре после нашего ухода, рассказал Пок, однако дрожь была не такой сильной, и они с Мае решили, что это простуда. У Раданы не было жара, поэтому поначалу они не особенно тревожились и тем не менее не спускали с нее глаз. Приступы стали сильнее, каждый новый длился дольше предыдущего, и в конце концов у них не осталось сомнений: малярия. Пок и Мае, как и многие жители деревни, когда-то сами переболели малярией и хорошо знали симптомы: сначала озноб, затем жар и наконец пот градом и жуткая головная боль. Кажется, озноб достиг пика. Всю хижину трясло вместе с Раданой.

Взяв из корзины последние два камня, Мае положила их Радане на грудь и на живот. Придерживая камни, она накрыла сестру своим телом, словно курица, которая хочет согреть цыпленка. Старуха лежала так, пока приступ не прошел, перейдя в мелкую дрожь. Потом села рядом с Раданой и хотела о чем-то попросить маму, но та от испуга не могла пошевелиться, и старухе пришлось обратиться за помощью ко мне.

– Твоя сестра захочет пить. – Она кивнула на дверь. – Сходи посмотри, готова ли вода.

Снаружи Пок следил за очагом, на котором грелся чайник. Вода закипела. Подняв крышку, Пок стал обмахивать чайник веером из пальмового листа, чтобы остудить воду. Я присела на корточки напротив Пока и, не решаясь взглянуть ему в глаза, спросила:

– Это из-за меня, правда? Из-за меня Радана заболела.

Пок перестал махать и, немного помолчав, ответил:

– Твоя сестра заболела, потому что ее укусил комар. Малярийный комар. Ты не виновата.

Услышав его слова, я окончательно уверилась в том, что виновата в болезни сестры. Иначе зачем Поку убеждать меня в обратном? Нет, не я заразила Радану малярией, но я не уберегла ее от комариных укусов.

Мы принесли чайник в хижину. Как и говорила Мае, после приступа Радану мучила страшная жажда. Она визжала, требуя воды, рвала на себе волосы, царапала шею, до крови кусала нижнюю губу. Но как только она напилась, озноб вернулся, ее снова затрясло, начался жар. Приступы шли один за другим. Скованная страхом, я беспомощно наблюдала за страданиями сестры и не могла отделаться от чувства, что она страдает из-за меня.