Куприн - Олег Михайлов

Атмосфера, в которой жил Куприн в эти годы, как мы помним, также мало способствовала кропотливому литературному труду. К популярному писателю льнули подозрительные личности, репортеры желтой прессы, ресторанные завсегдатаи, которые были не прочь погреть руки у той свечи, на которой Куприн жег свой талант.

Литературному творчеству мешала и постоянная нехватка денег. Растут долги. «Я очень беден теперь и подрабатываю кустарным промыслом, – сообщал Куприн 20 апреля 1910 года Батюшкову. – За эти дни я написал 1) «В трамвае» (500 строк) для «Утра России»; 2) «Искушение» (600 стр.) для «Русского слова»; 3) «По-семейному» для корреспонд. бюро (300 стр.); 4) «Скэтингринк» для журнала Татаринова того же имени (300 стр.); 5) «Они будут…» для «Русского слова» (300 стр.); 6) «Леночка» для «Одесских новостей» (600 стр.); 7) статью о Твене (100 стр.) и 8) статью о П. Нилусе (о книге) 20 стр… На что мне жить? Я уже все заложил. Поневоле пишу что попало и где попало. Надо есть!» Как видно, Куприну на вершине своей литературной славы поневоле приходилось возвращаться к блиц-методам чернорабочей журналистики времен неустроенной киевской жизни. В таких условиях работал он и над созданием «Ямы».

Повесть писалась с длительными перерывами, вызываемыми и материальными затруднениями, и временным охлаждением писателя к своему детищу. Первая ее книга появилась в 1909 году, закончилась же публикация «Ямы» шесть лет спустя, в разгар первой мировой войны.

Куприн решил раскрыть мрачный, мало освещенный литературой мир – мир публичных притонов, изнанку большого города. Повесть пробуждала сочувствие к положению «белых рабынь», заточенных в доме терпимости и подвергавшихся каждодневным унижениям. Однако истинные причины векового зла – проституции, по мнению Куприна, надо искать в фактах биологических, а не социальных. В «падших» женщинах он видит прежде всего жертвы общественного темперамента.

Ни гуманистическая и одновременно обличительная устремленность повести, ни выпуклые характеристики многочисленных персонажей – хозяйки «заведения», матерой торговки «живым товаром» Анны Марковны, ее экономки Эммы, зверски жестокого и алчного околоточного Кербеша или девиц – Паши, Тамары, Соньки Руль, Мани Маленькой и т. д., ни живая центральная фигура правдолюба журналиста Платонова, которому Куприн доверил собственные мысли о положении женщины в буржуазном обществе, – ничто не могло восполнить основного недостатка «Ямы» – ее натуралистичности, журналистской очерковости в обработке огромного жизненного материала.

Противоречивость творчества Куприна 1910-х годов отражала растерянность писателя, его неуверенность и непонимание происходящих событий. Это еще раз подтвердилось в пору русско-германской войны, а затем Февральской революции 1917 года. Куприн пишет ряд статей, художественное же его творчество почти иссякает вовсе. Причем в немногочисленных его произведениях этих лет знакомые по прежнему творчеству темы утрачивают социальную остроту. Таков, к примеру, большой рассказ «Каждое желание» (названный позднее «Звезда Соломона», 1917). Фантастические ситуации, в которые попадает крошечный канцелярский служащий Иван Степанович Цвет, вызывают у него одно желание: вернуться в свою комнату-гроб, к своей жалкой должности, к своему уютному прозябанию. В этой «гоголевской» история о союзе чиновника с чертом ощутима измельченность помыслов «маленького человека».

Так в кризисную для Куприна пору завершается главный, предреволюционный период его писательской деятельности, в который были созданы все самые значительные его произведения.

1

По заснеженному, испуганно-притихшему Невскому шли веселые квадратные матросы в бушлатах, перепоясанных крест-накрест пулеметными лентами, шли женщины из пригородов и окраин с чувашскими и чухонскими лицами, шли суровые латышские стрелки со сталью в глазах, шли остроскулые путиловские рабочие, неловко, но твердо держа винтовки, шли мужики, солдаты в разных, каких попало шинелях и с разным оружием – кто с саблей, кто с винтовкой, кто с огромным револьвером у пояса. Теперь хозяевами того колоссального наследства, что звалось Россией, были они…

После переезда Советского правительства во главе с Лениным в Москву жизнь в Питере стала заметно мельче, провинциальной. Огромный имперский город, в который два столетия весь народ вкладывал разум, талант и силу, вместе с утратой статуса столицы невидимо, но неуклонно терял значение и духовного центра. Жизнь непрерывной струйкой вытекала из него. На юге России оказались Аверченко, Волошин, Вертинский, Плевицкая, Тэффи, в Финляндии – Репин, Леонид Андреев, в Швеции – Рахманинов, в Америке – Анна Павлова, в Москву выехали Маяковский, Бунин, А. Толстой…

Классовый сдвиг, вызванный Октябрем, непримиримым расколом прошелся по телу России, разорвав, разъяв ее на куски. В Питере множились заговоры, гремели револьверы террористов. Реакция под разными личинами поднимала голову, стремясь любой ценой остановить ход истории. Это понуждало закрывать оппозиционные буржуазные газеты, оставляя лишь несколько наиболее умеренных, появлявшихся на короткое время под разными названиями – «Эра», «Эхо», «Петроградский листок», «Молва», «Вечернее слово». Замирала театральная жизнь. Погасли нарядные витрины магазинов и ресторанные вывески.

С особой, обостренной болезненностью восприняла суровые революционные события русская интеллигенция. Колебался Горький; в редактируемой им газете «Новая жизнь» велась полемика с большевиками. В литературной среде тем, кто сотрудничал с новой властью, не подавали руки, от них отворачивались на улице. Зинаида Гиппиус, непримиримая к большевистской власти, мрачно острила: «Говорят, к Блоку вселили в квартиру красногвардейцев. Хорошо бы – двенадцать!..» Пролетарская революция предложила такие испытания, которых не выдержали многие интеллигенты. Их идеальным, романтическим представлениям о России был нанесен непоправимый удар.

Скотницей Альдонсой, грубой и прозаической, обернулась Федору Сологубу Россия, мечта донкихотствующего интеллигента. Смятенной, растерянной русской интеллигенции, так жаждавшей прихода подлинно народной революции и испугавшейся ее грозного лика, посвятил знаменитую «Инвективу» Валерий Брюсов:

Испытания начинались с быта. Зима 1918 года принесла голод, холод, сыпняк. Петроградские квартиры, лишенные электричества и воды, походили более на пещеры. В бывшей столице теперь оставалось менее половины населения. Но еще хуже было маленькой Гатчине, наводненной беженцами, солдатами, рабочими, мобилизованными на строительство оборонительных сооружений. Совет гатчинской коммуны выбивался из сил, но не мог решить и малой толики поставленных жизнью задач.