Пока не пробил час - Ирина Глебова

И все же «платочек для нежной шейки» – так они называли эту эротическую игру – выходил на сцену не в каждую их встречу.

– На этом костре мы с тобой очень быстро сгорим, – сказал Анатолий Любочке после нескольких неистовых встреч кряду. – И не только сгорим – выгорим изнутри. Очень быстро!

Она лежала на кровати, вольно раскинувшись, и смеялась.

– Меня этот огонь не сжигает, а только молодит!

– Я всегда знал, что ты – ведьма! И это тому подтверждение.

– Вот-вот! А смертный и правда теряет силы там, где ведьма их пополняет. Потому, дорогой, пощажу тебя, хотя я готова каждый день вот так!..

– Пощади! Ох, Любка, ты и без «платочка» – огонь!

…Но не только неистовая страсть, такая желанная и такая мучительная одновременно, сжигала Макарова изнутри. Изнурительной оказалась для него двойная жизнь. Он уже не мог обходиться без Любы: стоило увидеть ее или хотя бы вспомнить – кровь закипала, голова кружилась, мышцы сводила судорога. Но и Вера!.. Как его тянуло к ней – в тихую, спокойную пристань, где нет шквалов страстей и накатывающих, как девятый вал, эмоций! Только нежность, понимание с полуслова, ласковый смех и внимание… Нет, Анатолий никак не мог обходиться без жены и даже подозревал, что не будь Веры – не выдержал бы одной Любочки. Но самым изнурительным было упрямое нежелание расстаться ни с одной из женщин! Ему были нужны обе! И последнее время Макаров не раз думал: «Господи, почему ты не дал православным такого же закона, как Аллах мусульманам? Или буддистам! Вон у хана Эрдэна – несколько жен и наложниц. Как хорошо было бы, если и Люба, и Вера могли обе быть моими законными женами. Устал от одной – пришел к другой. Заскучал с другой – вернулся к первой. Хорошо было бы, покойно…» Он все время думал об этом. Вот только не признавался сам себе в том, что мысли о многоженстве появились у него лишь тогда, когда в поле его зрения попала еще одна женщина. Вернее – девушка.

Наденьку Кондратьеву он знал с детства – ведь по жене она приходилась ему племянницей. Девочка как девочка – хорошенькая, резвая, милая. Последние два года Наденька училась в Смольном институте, в Санкт-Петербурге, и, окончив его, вернулась домой. В самом начале лета, когда у Анатолия уже два месяца была связь с Савичевой.

Кондратьевы пригласили Макаровых к себе в день возвращения дочери. Еще от самой двери большой гостиной Анатолий услышал звонкий, как хрустальный ручеек, смех, – и непонятно откуда взявшаяся сладкая боль стала наполнять сердце. Стоявшая к нему спиной стройная девушка оглянулась, из больших серых глаз словно порхнули искорки-мотыльки, и она вскрикнула:

– Дядя Анатолий!

И бросилась к нему, обхватив руками за шею, как всегда это делала в детстве. Но она уже не была ребенком, той малышкой с липкими от мармелада губами, которую Макаров кружил, подхватывая на бегу. Нет, не была, и он почувствовал это всем телом, когда Наденька крепко прижалась к нему…

Но по-настоящему Макаров о Наде Кондратьевой не мечтал – это было бессмысленно, а он все-таки человек рациональный. Он сумел загнать свою мечту о девушке в такой отдаленный уголок сердца, где она и самому ему не была видна. Какая Надя! У него ведь есть и Вера, и Люба! Этого больше чем достаточно!

Какими разными были для него дни минувших четырех месяцев. Поначалу – опьяняющие новизной, искрометные, головокружительные. Это когда только начался роман с Любочкой, в их первые встречи – иногда ночью, иногда днем. Потом – наполненные томительным ожиданием, всплесками страсти и странной отрешенностью, почти разочарованием, которое, незаметно для него самого, вновь сменялось с трудом скрываемым ожиданием новой встречи. И вот, уже в последнее время, совсем другое чувство овладело им почти полностью: усталость и раздражение. И желание все изменить – он и сам точно не понимал, как именно хочет изменить свою жизнь. Иногда казалось – вернуть все на круги своя: спокойно жить только рядом с Верой. А иногда им овладевали странные романтические мечты, до конца неясные и самому… Но тут его настигал или мимолетный Любочкин взгляд: «Жду!», или быстрый шепоток: «Сегодня!», и он шел, не мог противиться желанию… Ладони помнили жар ее атласного тела, губы сохли, предчувствуя прикосновение ее губ…

Анатолий был благодарен Вере, своей верной жене, – благодарен за то, что та ни о чем не догадывается. Какое это было для него облегчение! Приветливая улыбка, ласковые прикосновения рук, искренняя забота – он знал, что всегда встретит это у себя дома. Вере он рассказывал обо всех служебных делах – удачах и огорчениях. А вот Любочку это совершенно не интересовало! И если Люба была для него телесной радостью, то Вера – его душою. Анатолий Макаров ни за что не хотел бы расстаться ни с одной из этих двух своих половин! А вот Любочка все чаще и настойчивее говорила как раз об этом…

Один из таких разговоров особенно запомнился Макарову, наверное, потому, что особенно его разозлил. Он вольготно раскинулся в кресле, в расстегнутой рубашке – попивал кофий и коньяк из маленькой рюмочки, рядом на блюдце лежали маслины. Был поздний вечер, и Макаров завернул на «дачу» к Любочке во время обхода постов. Он часто это делал, оставляя свою пролетку у ближайшего поста и объясняя городовому, что другие посты он обойдет пешком: пусть, мол, возможность его внезапного появления заставляет полицейских быть более бдительными!.. Любочка сидела у трельяжа, расчесывая волосы, и поглядывала на него через отражение в зеркале.

– Торопишься? – спросила вкрадчиво.

Он встретился в зеркале с ее глазами и почувствовал, как жаркий ком из груди покатился вниз… Раньше он не умел этому противиться, но теперь научился. Залпом допил коньяк, встал, застегивая рубаху.

– Ты же знаешь, радость моя, я на службе. Не будет меня долго – начнутся кривотолки, догадки… Разве нам с тобой это нужно?

– А я не боюсь… – Она повела плечиком, и тонкий шелк пеньюара соскользнул с него.

Анатолий не удержался, шагнул и наклонился, касаясь губами смуглого округлого плеча. Любочка тут же изогнулась и обхватила его шею руками.

– Я ничего не боюсь! Пусть говорят о нас – может быть, так даже лучше!

Он сразу понял, к чему она клонит: это был уже не первый такой разговор. Вспыхнувшее раздражение охладило его, он уверенно расцепил ее руки, отошел.

– Не будем вновь об этом!

– Анатоль! – Савичева вздернула кверху свой милый, но очень упрямый подбородочек, капризно изогнула губы. – Но ведь нам с тобой так хорошо! Я знаю, ты счастлив со мной – никогда со своей Верой ты такой любви не знал! Мы просто созданы друг для друга! Почему ты держишься за нее? Жалеешь? Я тоже ее люблю и жалею, и поначалу даже думала, что смогу делить тебя с ней. Но нет, не могу!

– Давай оставим этот разговор, Люба!

– Нет, поговорим! Я не могу понять, что тебя удерживает около нее, кроме жалости? Детей у вас, слава Богу, нет – она так и не смогла родить тебе ребенка!

– Да, не смогла! – Анатолий, отвернувшийся было, резко повернулся к Любе. – Очень хотела, но не смогла! А вот ты и не хотела детей, потому и не рожала. В этом как раз разница между вами!