Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

являющимся самым опасным врагом для деревьев. Так и ложь. Она вкрадчиво и незаметно подкрадывается к человеку, нежно убаюкивая его, искушая сладкими речами и склоняя на грех, но, если поцелует человека, то уже отравит его своими поцелуем, и сделает его своей добычей.

Н. Н. Иваненко знал, что диавол – отец лжи, он видел его козни и знал, что, несмотря на всё разнообразие их, они и вытекали из одного русла и преследовали одну цель – отравить человека ядом лжи, что ложь не только сильнейшее, но и вернейшее, всепобеждающее оружие диавола в его борьбе с человеком, что является родоначальницею всякого греха, что первым грехом на земле была ложь прародителей, поддавшихся чарам диавола искусителя, и что все грехи всех людей, несмотря на всё многообразие их, и порождены ложью и являются лишь разновидностями лжи.

Николай Николаевич знал это и начал свою борьбу с диаволом с искоренения лжи в самом себе и вел эту борьбу до тех пор, пока внутреннее сияние света, озарившего его, не засвидетельствовало о его победе. Я уже подчеркивал ту изумительную добросовестность, какую Н. Н. Иваненко проявлял в этой борьбе, то внимание, какое он сосредоточивал даже на малейших, ничтожных проявлениях лжи в себе и в окружавшем, и ту беспощадную строгость, с которой он относился к этим проявлениям, безжалостно уничтожая даже пылинки лжи, даже следы этих пылинок. Он видел диавольскую отраву там, где ее никто не видел. Он видел ложь не только в действиях и поступках, не только в словах и мыслях, но и в движениях и намерениях, в вскользь брошенном взгляде, в тайных вожделениях и стремлениях, даже в любви к ближнему, ищущей ответной любви или признательности. Он видел, что все люди отравлены ложью и нет чистых и даже желающих быть чистыми, все не только отравлены ложью, но и привыкли к ней и полюбили ее. Вот один «молитвенник и богомолец», снискавший поклонение и настолько полюбивший его и привыкший нему, что уже не переносит тех, кто его не замечает, и изливает злобу на тех, кто видит, что и на склоне дней своих он не победил ни одной человеческой страсти, а остался всё тем же едким, язвительным, злобным честолюбцем, каким родился… Зачем ему был нужен иноческий сан и что он извлек из него?!.. Только то, чего бы не извлек, оставаясь в миру!.. Зачем он лжет, подписываясь «молитвенником и богомольцем», когда не только не молится, но и зложелателен?! Вот другой, познавший книжную премудрость, но не приобретший духовного опыта хотя бы настолько, чтобы познать разницу между ученостью и умом, даруемых лишь обладающим духовным зрением в результате победы над страстями… Вот третий, снедаемый завистью к стоящим ближе его к Богу… Вот четвертый, любящий лесть и потому всегда окруженный дурными людьми… Вот десятый, двадцатый… Разные причины, разные мотивы заставляли их облекаться в иноческие одежды, но все в равной мере профанировали святость иноческой идеи, заставляя непросвещенных соблазняться ею и сомневаться в способности духовного опыта раскрывать духовное зрение и очищать душу от греховной скверны, тогда как в действительности они не производили над собою никаких духовных опытов и даже не интересовались тем, в чем он заключался…

Тем и велик был Николай Николаевич, что, отдав себя Богу, он добросовестно выполнил свой долг пред Богом, захотел очиститься и очистился, явив примером своей жизни тот подлинный путь к Богу, который заключается в честности с самим с собою, в добросовестности и чистоте.

Оставаясь мирянином и проживая в Боровском монастыре, Николай Николаевич Иваненко был известен только братии монастыря, но даже жившие по соседству с монастырем не знали его и не слышали о нем, до того велико было его смирение, до того искренно он бегал от человеческой сланы. В этом отношении его добросовестность была так велика, что, предвидя свою кончину, Николай Николаевич даже покинул Боровский монастырь, где его считали праведником, и уехал из обители, не сказав куда, для того, чтобы укрыться и от посмертной славы.

Он уехал в Янполь Черниговской губернии, в Кресто-Воздвиженское братство, основанное его другом, Николаем Николаевичем Неплюевым, недавно перед тем скончавшимся, где прожил около трех месяцев и отошел к Богу, поручив похоронить себя на сельском кладбище, чтобы никто не мог найти и его могилы…

Преклонимся же пред величием смиренного раба Божия Николая и вознесем молитву к Престолу Всевышнего, да успокоит Господь его душу в селениях праведников!

Бари,

Подворье Св. Николая,

11/24 марта 1924 г.

III. На чужбине

К церковной смуте[61]

И в бытность мою летом истекшего 1926 года в Америке, и теперь, по возвращении в Италию, ко мне обращались и духовенство и миряне с просьбою высказать свое мнение по поводу церковных разногласий, возникших между Архиерейским Собором в Сремских Карловцах с одной стороны и митрополитами Платоном и Евлогием – с другой. Я умышленно воздерживался от оглашения своего мнения в печати, полагая, что именно печать и раздула церковную смуту; что не следовало вовлекать ни паству, ни тем более прессу в домашние споры между иерархами, какие, быть может, и могли быть ликвидированы домашними средствами; не следовало апеллировать к пастве и создавать коллизий, особенно мучительных у подчиненного духовенства, вынужденного становиться судьею своего епископа. Но теперь, когда разногласия между иерархами углубились, у меня уже нет оснований уклоняться от выступления в печати; теперь это уже мой долг в отношении тех, кто интересуется моим мнением и запрашивает меня о нем.

Из-за чего возник спор между иерархами и в чем его сущность? Спор возник из-за различного понимания правды, сущность же его – в чрезмерном себялюбии и гордости одной из спорящих сторон. Посмотрим же, на чьей стороне правда, и обратимся к суду русской православной совести, этой конечной инстанции всяческих споров и разногласий.

Как ни тяжки были испытания, обрушившиеся на Православную Церковь после революции, однако же церковный аппарат, совершенно уничтоженный в советской России, что нужно было бы давно и открыто признать, продолжал нормально действовать за пределами советских достижений. Вынуждаясь менять свое наименование и место, он не терял ни своей сущности, ни своих канонических правомочий и значения.

Последним русским этапом крестного пути Православной Церкви был Екатеринодар, где действовало Высшее Церковное Управление, возглавляемое старейшими русским иерархом Митрополитом Антонием. Затем церковный аппарат, сохраняя свое наименование, переместился в Константинополь и, наконец, в конце 1921 года, в Сремские Карловцы. 1 января 1920 года пребывавшие в Екатеринодаре архиепископы Евлогий и Георгий (впоследствии Митрополит Варшавский, злодейски