Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

Ничего подобного не могу сказать о Нурееве. Даже в молодости, когда все так легко сближались, Рудик никогда не входил в нашу компанию. А ведь мы, ученики разных хореографических училищ, тогда сразу замечательно сошлись, подружились, и теперь (хотя видимся далеко не каждый день и даже не каждый год), если кто-то из тех ребят вдруг позвонит – тот же Вилик Галстян, – все, что могу, я для него сделаю. Но вот Рудольф Нуреев всегда оставался сам по себе, слишком мы были… разные люди.

Иногда не только встречи со старыми друзьями, но и неожиданные новые знакомства на гастролях приносили радость начала дружеских отношений, которые продлились потом на долгие годы. Так я познакомилась с Мэри Сен-Джаст, моей будущей крестной. Как-то еще в начале шестидесятых, во время наших выступлений в Лондоне, она впервые пришла за кулисы после спектакля, мы познакомились, разговорились, и Мэри пригласила в гости Мариса Лиепу, Володю и меня.

Мэри – русская, из старинного рода Оболенских и дальний потомок Суворова (она всегда обижалась, если в ее чертах находили фамильное сходство с Александром Васильевичем, «Он же такой страшный!» – говорила Мэри). Двухмесячным ребенком родители увезли ее в Англию, где она выросла, вышла замуж за лорда, стала леди Сен-Джаст. В молодости Мэри занималась балетом у Тамары Карсавиной, потом увлеклась драматическим театром и кинематографом, даже всерьез готовила себя к актерской профессии. В то время она входила в компанию молодежи, собравшейся вокруг выдающегося режиссера Лукино Висконти. Все эти молодые ребята обожали кино, боготворили Висконти, были его учениками, ассистентами, помощниками, снимались в бесконечных массовках в его фильмах. Именно тогда Мэри познакомилась и подружилась с Франко Дзеффирелли и Марлоном Брандо. Их юношеская дружба сохранилась, хотя каждый пошел по жизни своей дорогой: Дзеффирелли сам стал мэтром, Брандо – великим актером, а Мэри посвятила себя семье. Но хотя актрисы из нее не получилось, она сохранила и большую любовь к искусству, и самые теплые отношения с Франко и с Марлоном до последних лет своей жизни. Помню, какие долгие, трехчасовые разговоры по телефону постоянно вела Мэри то с Дзеффирелли, то с Брандо, которые изливали ей душу…

Мэри оказалась личностью колоритнейшей: маленькая, худенькая, с очочками на остром носике – она, как живчик, никогда не стояла на месте, никогда не находилась в покое, вечно была чем-то деятельно занята и умела давать окружающим поразительно точные характеристики, тонко чувствовала любую неискренность в отношениях и тут же выводила на чистую воду тех, кто этим грешил; удачно копировала и остроумно высмеивала людей, которые много говорили и стремились постоянно привлекать всеобщее внимание. Помню, она повторяла неоднократно: «Ох уж этот ваш Марис! Хитрый, как муха!» – «Почему как муха?!» – недоумевали мы. «А вот ты попробуй поймай муху – всегда вывернется!» – поясняла Мэри. Она отличалась весьма своеобразной логикой в словах и поступках. Свою старшую дочь эта английская леди назвала Пульхерией. Когда мы спросили, как она до такого додумалась, Мэри ответила: «В то время, когда я ждала ребенка, разругалась однажды со своим мужем и все прикидывала, чем бы ему “насолить”? А тут как раз вычитала у Гоголя в “Старосветских помещиках” про Пульхерию Ивановну – и решила: назову ребенка таким именем, которое муж никогда в жизни не сможет выговорить!» Так что старшая дочь леди и лорда Сен-Джаст по документам Пульхерия. Но так как действительно не только муж, но и никто в Англии выговорить этого имени не в состоянии, то все зовут ее Катей. А вторую дочку Мэри назвала Наташей.

Мэри владела огромным поместьем, расположенным милях в шестидесяти – семидесяти от Лондона. Это одно из красивейших поместий в Англии… Первый раз мы с Володей приехали туда поздно ночью и в темноте даже не разглядели, куда, собственно, попали. А когда утром я открыла окно нашей комнаты на втором этаже – у меня появилось ощущение, что я оказалась в настоящем тургеневском «дворянском гнезде»! Запущенный сад, терраса, потрескавшимися каменными ступеньками выходящая к фонтану, травинки, цветочки-василечки, пробивающиеся среди камней… Володя удивился: «Мэри, почему ты не скажешь садовнику вырвать все эти сорняки? Они же разрушают камень!» – «Да ты что! – замахала руками Мэри. – Я же каждую травинку специально высаживаю в трещинки! Это ведь так красиво!» Она сознательно придавала своему саду вид живописного запустения, старалась воссоздать здесь дух старинной русской усадьбы – хотя, казалось бы, что она может помнить? Ведь увезли ее из России совсем ребенком! Но Мэри прекрасно говорила по-русски, хорошо знала русскую историю и культуру, и ей вполне удалось придать русский облик своему поместью под Лондоном. Никакой английской подстриженной травки, никаких ровных кустов и прямых дорожек – буйные заросли, тропинки, прихотливо петляющие в разнотравье, и полным-полно ягод! Мэри обожала собирать малину и в первый же приезд потащила меня с собой. «Наконец-то мне есть с кем пойти по ягоды, – радовалась она, – а то моих не заставишь! Катя с Наташей, кроме своих лошадей, знать ничего не хотят!» Она и варенье сама варила, и соленья всякие делала по старым рецептам, и только все переживала, что никак у нее в Англии настоящая простокваша не получается!

В одном из уголков обширного сада среди каких-то грядок и ягодных кустов мы увидели заросший цветами самый настоящий «домик Жизели», будто перенесенный сюда со сцены театра. «Мэри! – заахали мы. – Какой чудный домик!» – «Вам нравится? – обрадовалась она. – А у меня здесь один писатель поселился! Он приехал из Америки, и я подумала – пусть тут поживет, попишет»… Сделать какое-то доброе дело, кому-то помочь – было для Мэри абсолютно естественным, она помогала не задумываясь – легко, как дышала. Каждый раз, провожая меня обратно в Москву, она собирала какие-то немереные пакеты с подарками и слышать не хотела никаких отказов! Потом я раздавала эти вещи по всем родным и знакомым, что в определенные времена оказывалось очень кстати.

В Лондоне Мэри жила в собственном пятиэтажном доме с небольшим палисадничком… Когда я приехала танцевать «Онегина» в Английском национальном балете, она пригласила меня в свой особняк. «Никаких гостиниц! Ты поселишься у меня!» – заявила категорически Мэри, заранее позвонив мне в Москву, и добавила: «Только меня в это время не будет, но я расскажу тебе, как попасть в дом!» Оказалось, что на ступеньке перед дверями дома стояла небольшая каменная фигурка совы, а ключ от двери просто-напросто лежал под этой совой!.. И вот я приехала в Лондон (одна, языка не знаю!), уже ночью добралась до особняка Мэри, подняла сову, достала ключ и вошла. Темно, пять этажей – и ни души! На ощупь пытаюсь зажечь свет, пытаюсь вспомнить, где тут выключатель (я здесь бывала раньше, но не одна), отыскать свою комнату. Наконец укладываюсь спать… А утром, когда я на кухне варю кофе, вдруг откуда ни возьмись появляется какой-то мужчина. Я в шоке! Стоим, глядим друг на друга… И в этот момент звонит Мэри: «Забыла тебя предупредить – ты не пугайся! – у меня в подвале живет американский шпион». Уже позднее я пыталась выяснить: почему она решила, что это «американский шпион»? Мэри только отмахнулась: «Ну не знаю! Может, не американский, может – английский! Странный он какой-то: куда-то звонит, куда-то исчезает, не видно его никогда, – по-моему, все-таки шпион! Да пусть себе живет…»