Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит - Генри Лайон Олди

Радуга ударила в него, не дав закончить. Сфено едва успела отпрянуть, чтобы не зацепило. Дальний конец радуги прятался далеко на востоке – Аргос, Фивы, Микены, какая разница? Ближний стоял столбом прямо здесь, утопив в своем сиянии малолетнего собеседника Горгон. Огнистая дуга вынулась луком из мира жизни мертвой в мир жизни живой, соединяя их воедино, делая невозможную связь возможной.

Сфено не знала, что станет делать, когда радуга погаснет. Когти, крылья? Клыки?! Вся природа Горгоны кричала: готовься к бою! Вся природа, и кто бы с ней спорил? Только глупый молокосос.

«Вы бы пришли, как сейчас, сказали бы: «Радуйся!» Он, может, и обрадовался бы. Я бы точно обрадовался…»

Радуга погасла.

– Радуйся! – сказала Сфено Ужасная.

Они мне не поверили.

Я бежал всю дорогу. Откуда и силы взялись? Увидел ворота Эфиры, тут силы кончились. Сел – упал! – на обочину. Сидел бы не знаю сколько, но люди наскочили. Подхватили под руки, повели. Я им рассказывал, кричал, так они не слушали. Сами орали наперебой. Я только и понял: их послал правитель. Зачем? Меня искать.

Их послал, еще много кого.

Кто-то ринулся вперед: сообщить басилею. Когда меня привели, отец ждал на лестнице, на верхней ступеньке. Увидел блудного сына – и я, честное слово, услышал грохот. У Главка Эфирского гора с плеч свалилась! Тяжеленная, с Олимп величиной.

Тут папа и громыхнул: куда там Зевсу! Да что Зевс? Куда там дедушке, когда он родню во дворе распекал! Я думал, меня по двору размажет. Молчал, глядел под ноги. Неблагодарная я, значит, свинья. Все, значит, с ног сбились. Мать в обмороке, лекарь травами отпаивает. Отец себе места не находит. Братья на поиски рвутся, хоть связывай их. А я, такой-растакой…

Хватились меня после рассвета. Отец вызвал к себе Алкимена с Делиадом, но те клялись, что ни сном, ни духом. Допросил слуг, служанок, стражу. Наставник Поликрат недосчитался дротика. Кто-то увидел дорожку из подсохшей крови: от источника к южной стене. Отец выслал поисковые отряды – пешие и колесничные. На север, в Аттику. На юг, вдоль Пелопоннеса…

Но это все потом. В смысле, я узнал потом. Сейчас-то я ничего не знал. Я просто кричал, срывая глотку. Плевать, что весь дворец собрался. Плевать, что басилея перебивать нельзя. Львица, объяснял я. Бросилась! Я ее дротиком! А тут радуга! Остров! Горгоны! Крылья, клыки. Когти! Хрисаор! У меня, сказали, на лбу написано. Хрисаор Золотой Лук. Золотой Меч. Ничего я не путаю! Я его во сне видел. Всех видел! Я им… А они мне! А я… Радуга! Дротик сломался. Прости, наставник Поликрат. Без спросу взял, да еще и сломал. Виноват…

Говорю же, они не поверили.

– …из-за дедовой смерти переживает…

– …его самого Гермий убивал!

– Змеями душил…

– …рассудком повредился.

– …боги покарали…

– Пошлите за лекарем!

– Если боги, какой тут лекарь?

– Жреца зовите…

– Не надо лекаря! – орал я благим матом. – Не надо жреца! Я вам чистую правду! А вы, вы!..

Порывался бежать обратно. Схватили. Я дрался. Вопил: правда! Львица! Радуга! Я вам покажу! Сами увидите! Ушам не поверил, когда отец приказал запрягать. Четыре колесницы. Нет, пять. Или шесть. Пеший отряд собрать, да побыстрее. Дюжины хватит. Выдвигаемся. Да, сейчас, пока не стемнело. Ты едешь со мной. Покажешь дорогу.

– Да, отец, – только и смог сказать я.

Все слова у меня кончились.

Уже по дороге, когда мы выехали за ворота, я испугался. А вдруг мы ничего не найдем? Вдруг это – божья кара? Боги лишили меня разума, я вижу то, чего нет? Что тогда?

Пока ехали, я грыз ногти. До мяса сгрыз.

Приехали к закату. Гелиос был багров, гневался на меня, дурака. Пожар полыхал в полнеба. Вспомнилась Химера: как она жгла храм, людей…

Сделалось зябко.

– Здесь, – сказал я отцу.

Он кивнул. Поднял руку, подавая знак тем, кто ехал позади. Остановил упряжку.

– Там! – я указал на склон.

Хорошо, что склон был западным. Кровавые лучи били прямо в него. Надо торопиться, подумал я. Пока солнце не зашло. Хотел бежать вперед, но отец крепко, до боли, ухватил меня за плечо. Мы поднялись по склону вместе. Впереди всех.

– Вот!

Торжествуя, я указал рукой.

Не привиделось! Они тоже видели: отец и остальные. Вмятина в земле. Оргий[70] пять в длину, точно вам говорю! Пару локтей в глубину. На дне, в середине – кровавая каша. Кишки выдавлены, расплющены. Обрывки грязно-желтой шкуры. Обломки костей. Все, что осталось от грозной львицы.

Три старых ясеня, росшие по краям ямы, были сломаны.

Кашу тучей обсели мухи. Клубились, жужжали. Пировали. Вонь стояла, хоть нос затыкай. Падалью несло. Я закашлялся. Стоял, смотрел. Все стояли и смотрели.

Молчали.

Растоптал. Он ее растоптал. Просто наступил, и все. Даже мечом рубить не стал. Что ему львица? Мышь, ей-богу. Он и дворец растопчет, если наступит. Что ему…

– …кто?

– Циклоп?

– Циклоп на Истме? Рехнулся?!

– Чудовище?

– Какое?

– Не знаю.

– Может, и правда великан?

– Откуда он взялся?

– А откуда в Аркадии Аргус? Родился.

– Когда? Вчера?! Мы бы знали.

– Куда делся?

Люди с опаской оглядывались по сторонам. Один даже под корягу заглянул. Будто великан мог там спрятаться, а! Великан – под корягой! Умора! Умора же, правда?

Я зашелся диким смехом.

Хохотал и хохотал, остановиться не мог. В животе больно, слезы из глаз, дышать невмоготу. А все хохочу. Когда мне ожгло щеку, я упал и подавился смехом. Это отец пощечину дал. Спасибо, папа. Все хорошо. Теперь ты мне веришь?

Верю, сказал отец. Или не сказал? Я и так понял?!

Не знаю. Не помню.

– О том, что видели – не болтать.

Главк Эфирский обвел собравшихся тяжелым взглядом. Припечатал к земле, как Хрисаор – львицу:

– Всем ясно? Едем обратно. Не на что здесь смотреть.

Всю дорогу он молчал. Я тоже.

Я лежал на животе.

Старался лишний раз не ворочаться. Лежать на спине, а тем более сидеть на заднице было решительно невозможно. Теперь я знал, какое наказание ждет меня в Аиде, когда я проживу свой век и натворю побольше, чем дедушка Сизиф. В царстве мертвых меня станут пороть каждый день, а потом укладывать на спину до следующей порки.