Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

— И ещё одно, — снова перебил Мюллер. — Он занимается политикой и не сегодня-завтра попадёт в тюрьму.

— Мне нет дела до его политических убеждений. Так же как до его религии, вкусов в одежде или еде. Он может быть мусульманином и есть змей, как делают французы. Нам нужен преподаватель композиции, а он знает её. Я видел некоторые его последние работы, партитуры опер, например «Риенци», и, хотя мне не особенно нравится такая музыка, я признаю его талант. Кроме того, сейчас он живёт в Дрездене и, может быть, захотел бы вернуться в свой родной город, особенно... — он сделал паузу, — особенно если у него есть перспектива сменить меня на посту дирижёра Гевандхаузского оркестра.

Мюллер с беспокойством взглянул на Феликса:

— Вы собираетесь уйти в отставку?

С минуту Феликс не отрываясь смотрел на стоящую перед ним рюмку.

— Да, — выдавил он наконец. — Через год или два. Консерватория тогда не будет больше во мне нуждаться. Следует уходить и уступать место более молодым. — С вымученной улыбкой он предупредил вопрос, который Мюллер собирался задать: — Я знаю, что мне только тридцать семь лет, но я чувствую себя усталым. У меня часто бывают головные боли, и мне бы хотелось уйти с работы и уехать. Быть может, в Италию, в какой-нибудь солнечный город.

Круглое лицо Мюллера утратило своё жизнерадостное выражение. Некоторое время он молчал.

— Знаете, Феликс, — сказал он наконец, — я часто удивлялся, почему вы так долго пробыли в этом городе.

— Откровенно говоря, я и сам не знаю. Я нередко задавал себе этот вопрос. Сесиль очень хотела, чтобы я сюда приехал. У неё было такое чувство, что мне надо сюда поехать, некая таинственная интуиция, знаете ли, которая бывает иногда у женщин.

— Знаю — у Эльзы они тоже бывают время от времени и всегда оказываются неверными. — Он залпом выпил свой напиток и поставил рюмку на маленький столик. — А каковы ваши ближайшие планы? Поедете в этом году в Англию?

— В будущем месяце. Я всегда с нетерпением ждал таких поездок, но в этом году не чувствую себя в силах. Я бы не поехал, если бы уже не были подписаны соглашения, хотя я обожаю Англию и мой лучший друг живёт в Лондоне.

— Я его знаю?

— Не думаю. Нет, — поправился он, — я думаю, вы встречались с ним за обедом, который мы давали в его честь три года назад, когда он приезжал навестить нас. Типичный bon vivan[90]. Довольно полный, остроумный, очень умный и деятельный под маской кажущейся беспечности. Он первый советник Ганноверской дипломатической миссии. Мы дружим со студенческих лет.

Мюллер достал часы и, нахмурясь, подержал их в руке, словно какое-то неприятное насекомое.

— Я должен идти, — сказал он, — не то встречу всех, идущих из церкви, и преподобный Хаген будет немедленно проинформирован о том, что, вместо того чтобы лежать больным в постели, я нанёс вам визит. В этом беда маленьких городов: нельзя рыгнуть без того, чтобы это не стало всем известно. — Он с ворчанием поднялся и направился к двери. — Жаль, что мы не можем быть настоящими друзьями, — заметил он, покачивая головой. — Я вами восхищаюсь, но в моём положении нельзя позволить себе дружбу. У меня был приятель, из членов совета. Мы знали друг друга всю жизнь, ходили в одну школу. Были как братья. Но однажды поссорились из-за какого-то глупого политического вопроса и с тех пор больше не беседовали. — Он вздохнул и пожал плечами. — Что ж, c’est la vie[91], как говорят французы.

Он уже вышел из кабинета и надевал шляпу, когда обернулся:

— На вашем месте я бы сходил к доктору Хурбаху. Вы плохо выглядите. — И, не дожидаясь ответа, помахал пухлой рукой и ушёл.

С порога Феликс наблюдал за тем, как его коренастая фигура в цилиндре исчезла в экипаже. Он бросил последний взгляд на круглое красное лицо Мюллера в уже движущейся карете. Ему было жаль, что тот уехал, и он почувствовал тоску. Они не были друзьями, но каким-то непонятным образом ощущали одиночество друг друга. Его мысли, которые он на это время отбросил от себя, теперь нахлынули на него опять, впиваясь в каждую клеточку, грозя завладеть всем его мозгом. Мюллер сказал, что он плохо выглядит. Проявляются ли внешне тоска и отчаяние, можно ли прочесть страх смерти в глазах человека?

Проходя через холл обратно в свой кабинет, он остановился перед овальным зеркалом в раме красного дерева. Убедившись в том, что рядом никого нет, Феликс быстро осмотрел своё лицо. Да, он был бледен, но он всегда был таким. Правда, теперь его кожа приобрела нездоровый пепельно-серый оттенок. Его щёки впали, и обозначились скулы. Странно, он раньше не замечал, как поседели его волосы за несколько последних лет. Но это ещё ничего не значит, некоторые люди седеют очень рано. Это даже привлекательно...

Сесиль вернулась из церкви незадолго до обеда, и, когда она вошла в комнату, он понял, что ей уже рассказали о его завтраке в постели и о визите Мюллера.

— О чём вы говорили? — спросила она за обедом с инстинктивной женской подозрительностью к мужским разговорам, в которых женщины не принимали участия.

Он хотел было ответить, что они обменивались грязными анекдотами, чтобы шокировать её и понаблюдать за её негодованием.

— Ни о чём особенном. Я думаю, что ему было скучно и он заглянул просто поболтать.

— И выпить шнапса. Я заметила бутылку и две рюмки.

Он взглянул на неё, начиная злиться:

— А что, есть возражения?

— Нет. Никаких. — Она поджала губы, в точности как её мать, когда сердилась. — Просто я думаю, что люди не должны пить по утрам. Это портит аппетит. Видишь, ты почти ничего не ел.

Он почувствовал себя как ребёнок, которому сделали выговор. Если бы только она была неправа или стала кричать, как многие жёны! Но она не кричала и всегда была права. Его раздражала её манера говорить, взгляд её глаз. Взгляд школьной дамы, как он называл его. И каждый раз это немного расширяло пропасть между ними.

После обеда они отправились в кабинет, как всегда делали по воскресеньям. Некоторое время он притворялся, что работает. Дождь за окном прекратился, но небо было затянуто тучами. Он поднялся из-за стола, выбрал книгу из застеклённого шкафа и сел читать у окна. Она продолжала вязать. Время от времени он бросал на неё взгляд поверх страниц. И снова её красота изумляла его. Она всегда поражала его, он не мог к ней привыкнуть. В двадцать восемь лет — в октябре Сесиль будет двадцать девять — она была ещё красивее, чем в начале их семейной жизни. Её лицо обладало совершенством классической статуи. И та же отрешённость, то же нечеловеческое спокойствие. Однажды на приёме король сказал ей, что она самая красивая женщина в его королевстве. Она взглянула на него с удивлением и сразу же забыла про комплимент. Он часто ловил огонь желания в глазах мужчин, когда они смотрели на неё. Она даже не замечала их. Она была лишена кокетства, так же как умственного или душевного волнения. Добродетель была столь же естественна для неё, как и золотой отлив волос. Тогда почему он не был счастлив? Почему они всё больше отдалялись друг от друга, как случилось, что, живя бок о бок, вместе обедая каждый день, деля одну и ту же постель, они сделались чужими?