Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

Его ум лихорадочно работал, пытаясь заглянуть в будущее. Сколько ему ещё осталось? Сколько времени понадобится смерти, чтобы закончить свою работу? Два года... три? Возможно, много лет. В конце концов, на его стороне молодость, а молодость — значит силы. Он ведь в здравом уме. Худой и нервный, да, но не сумасшедший. Его отец умер в шестьдесят лет, дед в пятьдесят семь — оба во сне, как и следовало умирать... Его мать была ещё крепкой и бодрой в семьдесят один год... Почему он должен умереть в тридцать семь? Кроме того, существуют врачи. В самом Лейпциге есть замечательные врачи. Медицина делает поразительные успехи. И потом, возможно... возможно, это просто его воображение, и он вовсе не болен. Головные боли? У всех бывают головные боли.

Теперь он дрожал от волнения, бормоча свои аргументы, неистово стараясь выкорчевать мысль о смерти, которая только что проникла в его мозг. С ним всё в порядке. Он прекрасно себя чувствует, никогда не чувствовал лучше...

Он вздрогнул от стука в дверь. Появилась Катрин, заполнив собой дверной проем.

— Его светлость господин мэр здесь, мастер Феликс. — Она взяла манеру называть его мастером Феликсом, как делал Густав, чтобы подчеркнуть своё положение в доме, явно более высокое, чем у горничной и няни Эльи, которая была в семье лишь несколько лет и называла его герр доктор. — Он хочет знать, дома ли вы.

— Конечно я дома! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Впусти его светлость.

Он едва успел протереть носовым платком лоб и подойти к двери, как вошёл Христоф Мюллер, широко улыбаясь и протягивая пухлую руку.

— Ну как поживает первый гражданин Саксонии? — пробасил бургомистр, садясь в своё обычное кресло за столом.

Феликс нервно рассмеялся.

— А как его светлость обер-бургомистр Лейпцига?

Мюллер улыбался всё время, пока усаживался в слишком туго набитое кресло напротив стола Феликса.

— Надеюсь, что не оторвал вас от творческих трудов, — проговорил он с притворной озабоченностью.

— Видит Бог, нет. Мои творческие труды могут быть иногда очень скучными.

— Я просто не мог переварить ещё одну службу преподобного Хагена. Особенно после вчерашней ораторской оргии. Поэтому я попросил мою любимую жену принести мои сожаления нашему дорогому пастору и сказать ему, что я болен и лежу в постели. — Он ухмыльнулся, довольный собственным обманом. — И решил навестить вас.

— Вы не могли бы выбрать лучшего времени, — заверил его Феликс с не свойственной ему экспансивностью. — Что будете пить? Шерри, или портвейн, или, может быть, немного шнапса? — Он прочёл ответ в глазах мэра. — Думаю, я тоже выпью с вами немного.

Спустя мгновенье они обсуждали вчерашнее торжество в консерватории.

— По-моему, всё прошло вполне хорошо, — заметил мэр, прикладываясь к шнапсу. — Речи были слишком длинными, но они всегда такие. Я сам люблю произносить речи, но терпеть не могу слушать их.

— Я предпочёл бы обойтись без этих цветистых разглагольствований, которые мало что значат и всех утомляют, — заметил Феликс. — Кстати, напрасно его величество назвал меня первым гражданином. Если король Пруссии услышит это, мне несдобровать.

— Я бы на вашем месте не волновался. Не думаю, что кто-нибудь увидел в этом нечто большее, чем дань вашим заслугам. Разве что Крюгер. — Он понизил голос, глядя на рюмку, которую держал в руке. — Он такой подлый и завистливый негодяй. И опасный... — Наступила пауза. Его глаза не отрывались от напитка. — Знаете, Феликс, иногда мне кажется, что он ненормальный.

— Ненормальный! — Феликс знал о глубокой антипатии Мюллера к его первому заместителю, но никогда не слышал, чтобы тот усомнился в его нормальности. — Мне он тоже не очень нравится, но не думаю, что он ненормальный.

Выражение лица мэра не изменилось.

— Вы не знаете его так, как я.

— Это правда, — согласился Феликс, поднося рюмку к губам. — Я вижу его только на собраниях совета попечителей.

— В том-то и дело. Я общаюсь с Крюгером почти каждый день и говорю вам, с ним что-то не в порядке. Не то чтобы он был сумасшедший с пеной у рта, но я видел иногда странный блеск в его глазах. Поверьте мне, этот человек способен на какое-нибудь безумство. Это бы не имело значения, но, как вы знаете, он очень богат, он владеет на паях газетой и одержим жаждой управлять этим городом. Он фанатик. Разве вы не знаете, что он единственный из совета, кто голосовал против вашего назначения дирижёром, даже после того как его величество предложил вашу кандидатуру?

Феликс был шокирован:

— Нет, не знал. Конечно, я слышал, что он антисемит.

— Он анти всех. Однажды он пытался заставить совет закрыть больницу, находящуюся под управлением католических монахинь. В другой раз он хотел, чтобы мы приняли указ, запрещающий всем церквам, кроме Святого Томаса, звонить в колокола по воскресеньям. — Мюллер с рассеянным видом крутил рюмку между пальцами. — Берегитесь его, Феликс.

— Каждая вера имеет своих фанатиков. Я знал нескольких еврейских фанатиков и считаю, что они не лучше любых других. Моя бабушка отказывалась видеть собственного сына в течение десяти лет, потому что он изменил вере.

— Да, но она вредила только себе. Крюгер же постарается навредить вам или мне, если у него будет такая возможность, и он использует любые средства, как честные, так и подлые. Это я больше всего в нём ненавижу. Он постарается выведать что-нибудь из вашей личной жизни и употребить против вас. Я знаю, он использовал бы тот факт, что я содержу Ольгу, если бы осмелился. Но мы живём в этом городе уже три века — один из моих прапрапрадедов был бургомистром во времена Лютера, — и Крюгер следит за собой. — В маленьких и хитрых глазках Мюллера промелькнула лукавая усмешка. — И он знает, что я тоже слежу за ним.

Беседа замерла, но наступившее молчание не было напряжённым или тягостным. Некоторое время оба были погружены в свои мысли. Мэр наклонился взять графин со стола, наполнил свою рюмку и снова ушёл в размышления.

— Это неприятное ощущение — чувство, что кто-то старается причинить тебе зло, — заметил Феликс.

Христоф Мюллер пожал плечами:

— Вы привыкнете к этому. Это цена, которую надо платить за нахождение наверху.

— Но ведь Крюгер не захочет дирижировать Гевандхаузским оркестром.

— Нет, но вы выше его. — Он остановил протестующий жест Феликса. — Это не комплимент, я просто объясняю вам, как мыслит Крюгер. Вы выше его во всех отношениях — знаменитый музыкант, а теперь первый гражданин королевства Саксонии — и не христианин, как он говорит. Это возмущает его. Говорю вам, этот человек ненормален.

Его широкая грудь поднялась и опустилась в долгом шумном вздохе.

— В этом беда провинциальных городов — здесь нечем заняться. Мозги застаиваются и начинают разлагаться. Возьмите, например, дело с Ольгой. В Берлине на это никто не обратил бы внимания, но здесь люди говорят о нём, потому что им больше нечего делать. Ну да, у меня есть любовница, и я хожу к ней раз или два в неделю. Я держу её здесь, так как это удобнее, чем ездить в Дрезден и иметь там связь с какой-нибудь шлюхой, как делают все члены городского совета и попечители. Это не значит, что я не люблю жену. Эльза — чудесная женщина, прекрасная мать, и я ей предан. Но её не назовёшь красавицей, правда? А во фланелевой ночной сорочке и ночном чепце, должен вам сказать, она ещё менее соблазнительна.