Я его убила. Истории женщин-серийных убийц, рассказанные ими самими - Микки Нокс

с пациентами пренебрежительно и даже брезгливо. Поначалу многие установленные правила кажутся мне возмутительными. Например, пациенты не имеют права звонить родным, когда им вздумается, им запрещено покидать территорию центра и даже пользоваться вилками и ножами, кроме того, их запирают в палатах на ночь. Перечислять можно долго. Звучит ужасно, но все эти правила принимались из заботы о больных, из необходимости обезопасить «Лайнц» от судебных исков. Старики могут уйти в лес и потеряться, могут пораниться вилкой или наплести небылиц родным по телефону.

Я замечаю, что в смены Вальтрауд и Ирен люди умирают чаще, но списываю это на случайность. Если не в каждую смену, то уж раз или два в неделю здесь кто-нибудь отправляется на тот свет вследствие разных диагнозов, которыми обычно маскируют слово «старость».

Наверное, так и прошли бы двадцать лет моей жизни, а потом настал бы и мой черед стать пациенткой отделения, но однажды все меняется. К нам поступает больной в тяжелом состоянии. Врач осматривает его и назначает стандартные процедуры. Я складываю в угол вещи, которые передали родственники, и замечаю, что вместе со всем прочим они оставили аптечку с лекарствами. Обычно такое не допускается, но в этот раз никто не обращает внимания на черную сумочку. Ночью старику становится хуже. Сигнал поступает врачам и медсестрам, но я оказываюсь рядом быстрее. Увидев, что он еле дышит, я бросаюсь к аптечке и нахожу там ампулы. Решение сделать укол я принимаю молниеносно. Зачем бы родственникам передавать ампулу с препаратом в больницу? И все же перед тем, как отломить головку, я проверяю название и только потом забираю препарат в шприц. Врач появляется ровно в тот миг, когда я делаю укол.

– Что ты делаешь, черт возьми?! – кричит он, бросаясь к кровати.

– Так нужно. Вы не понимаете, так нужно, – лепечу я, и тут случается чудо: показатели выравниваются, пациент стабилизируется. В эту минуту в палату заходят две медсестры и ординатор.

– Похлопайте нашей героине, она только что спасла жизнь этому бедолаге, – хмуро говорит врач и выходит из палаты.

Первым начинает хлопать ординатор, а потом его поддерживают медсестры. Впервые люди аплодируют мне. Еще месяц я ловлю на себе восхищенные взгляды, а тот врач даже просит выписать мне премию. Наконец-то я делаю что-то абсолютно правильно. Это настолько ценные для меня эмоции, что я не делюсь ими с мамой, так как знаю: она поступит с ними так же, как со всеми моими школьными победами, – обратит в прах. В результате я буду чувствовать вину за то, что все можно было сделать лучше и правильнее.

Парализованный старик, написавший на меня жалобу, все еще лежит в больнице и продолжает донимать медперсонал. Ему нужно регулярно делать уколы, без которых он умрет, но однажды медсестра забывает об инъекции и дает таблетки. Я замечаю оплошность, но почему-то не говорю об этом никому и просто прячу ампулу в карман. Через несколько часов ему становится плохо. Я успеваю в палату первой, как с тем первым пациентом, и ввожу лекарство. Снова в палату прибегают врачи и медсестры, видят, что я оказала своевременную помощь, и уже начинают произносить хвалебные речи, но приборы вдруг принимаются пищать, старику становится хуже, и он умирает. Меня успокаивают, а Ирен, подруга Вальтрауд, молча наблюдает за происходящим. Когда все расходятся, она спрашивает меня:

– Ну и откуда у тебя эта ампула?

Меня буквально парализует от ужаса. Мысленно я уже вижу, что меня раскрыли и вот-вот арестуют, поэтому мозг судорожно пытается найти хоть какой-нибудь выход.

– Он попросил, – выдаю я первое, что приходит в голову. – Он попросил о том же, о чем та женщина умоляла Вальтрауд…

Ирен хватает меня за локоть и буквально силой заталкивает в подсобку, где хранятся принадлежности для уборки.

* * *

Меня принимают в команду. Теперь мы ходим втроем и практически все свободное время стараемся проводить вместе. Вальтрауд продолжает казаться мне очень умной и благородной. Она долго отказывается брать деньги с пациентов и родственников за своевременную «помощь» и считает, что решение умереть должно быть гарантированным базовым правом человека, наряду с правом на жизнь.

– И что, должны существовать клубы самоубийц? Если кому-то надоело бороться с долгами и кредитами, нужно только обратиться в клуб, и кто-нибудь тебе да поможет? – ехидно спрашивает Ирен.

– Хотя бы и так. Я была бы не против. Но самоубийца может сам себе помочь, а если человек уже не способен покончить с жизнью, или его откачали помимо воли и теперь он парализован? Эвтаназия должна быть гарантирована государством! – негодует Вальтрауд.

Разговоры про эвтаназию случаются часто, особенно если вечером мы идем куда-нибудь выпить. Вальтрауд очень прогрессивных взглядов. Все, что она говорит, кажется интересным и правильным, но совершенно неприменимым к реальной жизни.

Ирен попроще, с ней можно пошутить и посмеяться над пациентами. Ей двадцать один, но она уже замужем и от этого кажется более зрелой. Они живут вместе с родителями мужа, и Ирен никак не может найти общий язык со свекровью. Муж Ирен старше ее – ему двадцать семь или двадцать восемь на тот момент, – и мне он кажется если не старым, то очень взрослым и повидавшим жизнь человеком. Он ужасно злится, если застает Ирен со мной или Вальтрауд. Больше всего его раздражает, если Ирен смеется над чем-либо. Она, видимо, это понимает и поэтому всякий раз, обнаружив его в приемной, прячет улыбку. Несколько раз я замечаю у нее синяки, и даже в жаркую погоду она почти всегда в одежде с длинными рукавами. Ирен ничего никому не рассказывает, тем более мне, «зеленой и глупой». Только иногда, после очередного телефонного звонка из дома, она может бросить что-то нелицеприятное про свекровь. Кажется, она винит старуху во всех своих проблемах. Примерно через полгода они с мужем переезжают в собственную квартиру, но свекровь для нее все равно остается источником всех бед.

Вряд ли со стороны заметно, как сильно Ирен ненавидит пациентов. Она всегда ведет себя подчеркнуто вежливо, неукоснительно следует всем правилам. Пожалуй, второй пункт мог бы заставить задуматься. Санитарка, которая ни на шаг не отступает от больничных предписаний, явно не испытывает сострадания к своим подопечным. Но какое дело до всего этого врачам, которые никогда не задумываются над тем, что уборщицы и санитарки тоже принадлежат к роду человеческому? Ирен ни за что не разрешает звонить в неурочное время, отбирает у стариков любые вещи, которые им не положено иметь (то есть практически все), никогда не исполняет никакие, даже самые маленькие,