Люди на войне - Олег Будницкий

Говорят, что характер — это судьба. На формирование характера подростка — а мы застаем автора как раз в момент перехода от подросткового к юношескому возрасту — несомненно оказала воздействие его деспотичная и не терпевшая возражений мать. Надежда Городынская, судя по записям Гельфанда, была любящей матерью, однако она не останавливалась перед самыми жесткими мерами «воспитания» единственного сына, вплоть до битья головой о стену.

Родители Владимира Гельфанда развелись за три года до начала войны, когда он находился в весьма ранимом подростковом возрасте. Он их пытался примирить, надеялся, что родители сойдутся вновь: он время от времени упоминает об этом в письмах военного времени.

Гельфанд расстался с матерью в сентябре 1941 года во время эвакуации из Днепропетровска, потеряв ее во время бомбежки. Через два месяца мать приехала в Ессентуки, где жил у родственников Владимир. Приехала неожиданно, всего на один день. Подходя к квартире тети, Гельфанд

Далее последовал разговор, полный упреков (возможно, в чем-то справедливых), но попытки сына объясниться привели лишь к тому, что лицо матери

В семейных ссорах редко бывает «правая» сторона, однако дело не в этом; методы воспитания, применявшиеся матерью Владимира, были весьма своеобразны и вряд ли способствовали тому, чтобы ребенок вырос уверенным в себе. Полученные в детстве психологические травмы, по-видимому, так и не были изжиты Владимиром. Почти пять лет спустя после описанной выше тяжелой сцены в Ессентуках, после окончания войны, Гельфанд записывает:

Как бы то ни было, силой характера Владимир Гельфанд не отличался. Это быстро распознавали его сослуживцы, и, как и в любом закрытом мужском сообществе, где слабейший нередко становится объектом насмешек и издевательств, «жертвой», это почти всегда случалось и с ним. Бойцы его не слушались и когда он, будучи рядовым, назначался старшим, и когда, став лейтенантом, командовал ими уже на законных основаниях. Отчасти это объяснялось его юным возрастом и неопытностью: менее грамотные, но старшие по возрасту и пониманию жизни бойцы не желали ему подчиняться, отчасти «странностью» поведения: непрерывно что-то пишущий командир явно казался им чудаком. Если к этому прибавить идеализм Гельфанда и его борьбу за торжество справедливости, выражавшееся, среди прочего, в писании рапортов начальству, не удивительно, что он часто оказывался в роли изгоя.

Бойцы, чувствуя слабину, этим пользовались. Так, однажды сержант-связист из соседней части выгнал Гельфанда из отрытого им же окопа. Сержант мотивировал это среди прочего тем, что Гельфанд, хоть и командир, из другой части, а потому он не обязан ему подчиняться (11.10.1943). Нашлось бы немало офицеров, которые просто пристрелили бы сержанта на месте (и вряд ли бы понесли за это наказание), автор же дневника предпочел уйти. Видимо, сержант (как и другие бойцы, позволявшие себе выходить за рамки устава по отношению к командиру) чувствовал, что в данном случае пуля ему не грозит.

Гельфанд вполне сознавал свои особенности. Однажды он записал рассказ сослуживца о том, как его семь раз исключали из школы. И прокомментировал:

Правдоискательство Гельфанда, его стремление привести жизнь в соответствие с газетными статьями и партийными установками отнюдь не способствуют хорошему к нему отношению. И он это вполне сознает:

Незадолго до конца войны он констатирует:

Похоже, Гельфанд чувствовал себя относительно комфортно (в моральном отношении), если оказывался в силу обстоятельств в одиночестве, скажем, по пути из госпиталя в часть. Или на передовой, особенно в период боевых действий. Последнее утверждение кажется, по меньшей мере, странным, но именно к такому выводу приходишь, читая его записи о боях, нередко сделанные под обстрелом или в короткие перерывы в ходе боев. Вот одна из таких записей:

Гельфанд, похоже, был лишен страха смерти, уверенный, что с ним ничего не случится.