Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

Шатуновский пытался еще что-то доказывать, громко.

Урядник рассердился:

— Не ор-ри! Прекр-рати! — и шваркнул пятерней по уху несчастного. Старинное полицейское средство подействовало мгновенно: Шатуновский вскрикнул и замолчал.

…Через час журналиста погрузили в сани (его теперь связали гуманней — «солдатиком», по рукам и ногам) и под конвоем отправили в Смоленск.

Пристав Вязалкин наставлял Свистунова:

— Глаз с арестанта не спускай! Это опасный тип, про него в газетах пишут. Сам признался.

Урядник согласно кивнул головой:

— P-рецидивист и уголовная хр-роника! Шатуновский отправился в долгое путешествие, кляня несчастные обстоятельства своей горемычной жизни.

Пока Соколов стращал почтмейстера, его двое сподвижников, имея самые мирные цели, вошли в трактир.

Он был полон табачного дыма, оживленного шума и посетителей.

Но гомон моментально стих, и все головы повернулись в сторону нежданных гостей. Весть о том, что два беглых солдата с голоду сожрали обходчика Рытова, со скоростью эха прокатилась по земле Смоленской.

И вот теперь глазам почтенных обывателей Починка предстали два солдата в шинелях и почему-то с охотничьими ружьями за спинами. Солдаты вели себя настороженно. Они сели за стол, подозвали полового и заказали обед на троих и приказали:

— Только быстро!

Далее они не сняли шинелей — это еще куда ни шло, но совсем удивительно — не расстались с ружьями, продолжая держать их за плечом.

Все перестали не только есть, но даже пить. Зал смотрел с любопытством на незнакомых солдат.

Вдруг, пошатываясь и цепляясь за столики, к солдатам направился кузнец Кузя Бабкин. Это был вернувшийся с войны после контузии блондин с роскошной шевелюрой, красавец, местный гармонист, балагур. И хотя после контузии с головой Кузи не всегда было в порядке, по красавцу сохли многие девичьи сердца, которые менее всего обращают внимание на умственные способности избранника, но более всего на внешнюю привлекательность.

Но главным достоинством кузнеца была меткая стрельба и его охотничьи трофеи. С войны Кузя Бабкин привез замечательную вещь — немецкое охотничье ружье фирмы «Гек». Это ружье крупного калибра, оно предназначалось для охоты на тигров, слонов, львов.

Поскольку с тиграми в Смоленской губернии было негусто, Бабкин ходил с «геком» на медведя, и всегда с прекрасным результатом. Вся округа завидовала Кузиным талантам, и особенно ружью.

Обычно Кузя был тихим и работящим. Однако когда выпивал, контузия незамедлительно давала себя знать, и кузнеца тянуло на разные подвиги.

Сегодня изрядно приняв горькой, он хотел веселить публику, а заодно поговорить по душам со служивыми. Подойдя к солдатам, шутливый Кузя напустил на себя строгость и крикнул:

— Встать! Руки вверх! Оружие сдать! Дезельтиров под арест!

Бочкарев собрался отшутиться, пригласить блондина за стол, налить ему чарку, но не успел. Факторович, замученный приключениями последних дней, принял Кузины слова всерьез. Он, не соображая, что творит, вскочил из-за стола, толкнул в грудь Кузю и, не разбирая дороги, опрокидывая по пути людей и столики, бросился на улицу.

Бочкареву ничего не оставалось, как броситься за ним.

В дверях беглецов было схватил лакей, но Бочкарев сделал ему подсечку, тот грохнулся на пол, и они выскочили на улицу. За беглецами уже неслись из трактира выпивохи, горланя:

— Хватай! Шпионов лови! Ату их!

Именно в этот момент к трактиру подходил Соколов. Его могучий ум моментально оценил обстановку. Слуга добросовестно ухаживал за лошадьми. Сейчас слуга осторожно снимал сосульки с лошадиных морд. Бочкарев и Факторович кубарем скатились со ступенек. Зато толпа, устроив в дверях пробку, на мгновение застряла в дверях. Гений сыска крикнул соратникам:

— В задние сани! — и впрыгнул в передние, запряженные парой. — Гони! — Он широко улыбнулся, словно радуясь предстоящей опасности, и дико крикнул: — И-эх! Пошли, красавицы! Отдохнули — и в путь. — Он вожжами хлопнул бока коренника, достал кнутом пристяжную, и те рванули по наезженной дороге, лишь местами уже запорошенной начинающейся метелью.

Снег завизжал под полозьями. Соколов обернулся, крикнул:

— Не отставать! — и так по-разбойничьи свистнул — фьють! — что лошади от страха было присели, но справились и, словно ошалев, с новой силой рванули вперед.

Колокольчики весело загремели. Лошади рвали постромки, ломили изо всех сил. Две зазевавшиеся собаки взвизгнули, но не успели выскочить из-под копыт. Старухи, вышедшие из проулка, испуганно крестились. Сани пронеслись мимо церкви, из которой после службы тянулись прихожане. Мелькнули последние домишки.

— Вперед, вперед!

Сразу за околицей начался густой лес. Деревья замелькали черными бесплотными тенями, словно на экране синематографа. Бешеная скачка продолжалась без малого полчаса.

Лошади, будто понимая важность происходящего, неслись как на призовых рысистых состязаниях. Они пластались в струнку, с их морд срывалась пена, бока широко ходили.

Однако начался затяжной — на версту — крутой подъем. Лошади резко сбавили, перешли на шаг.

Соколов оглянулся: задние сани уже заметно отставали. Сыщик стал притормаживать, дабы подождать товарищей. Когда задние сани, которыми правил Бочкарев, подъехали, Соколов спешился, подошел к друзьям:

— Герои, за нами обязательно устроят погоню. Я бы с радостью этим нетрезвым мужичкам задал бы жару, но слишком важно мое дело. Запомните, друзья: долг превыше всего на свете, он даже важнее наших жизней. Я уеду вперед. Задержите погоню любыми способами, но по возможности в людей не стреляйте. Государь ждет моей работы. Я должен сегодня же сесть на поезд.

Факторович вдруг заскулил:

— Что за ужасная жизнь! Одни сплошные неприятности, даже некогда руками развести или, к примеру, вздохнуть. Почему я не слушал свою умную Риву, которая говорила: «Лейба, брось этих глупостей, опасайся играть в карты, как сыпного тифа!» А теперь уже мое сердце говорит: «Факторович, ты погибнешь через этот картеж!»

Соколов поморщился:

— Лейба, перестаньте скулить! Благодарите еврейского Бога, что в вашей равномерной и полной скуки жизни появились развлечения настоящего мужчины.

Факторович воздел руки к небу, но лицо повернул к Бочкареву:

— Семен, вы слышите эту речь? От мыслей об этих развлечений у меня мозги в голове встают дыбом! И я все время думаю: зачем я крестился в православной вере? Будь я, как положено нормальному еврею, иудеем, пил бы сейчас чай со своей красивой и умной Ривой.

Бочкарев посоветовал: