Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

— Ну и вымахал! Во что экипировать тебя, богатырь, прикажешь? Таких размеров амуниции не поставляют, — и, словно прочитав мысли Соколова, сказал: — Небось в разведывательную роту жаждешь?

— Так точно, жажду!

— Плавать умеешь?

— Так точно, умею!

— Пуль не боишься?

— Обязательно боюсь.

— Как же так?

— Пуль только дураки не боятся.

Начальник штаба расхохотался, дружелюбно хлопнул Соколова по плечу и приказал:

— Приписываю к разведывательной роте!

У Соколова радостно забилось сердце. Именно это приближало его к выполнению задачи, поставленной еще в Петрограде: перебраться к врагу. Весело спросил:

— Когда прикажете за языком идти?

Начальник штаба восхитился:

— Вот это молодец! Характер у тебя, солдат, боевой. Покажи себя в деле, а за царем служба никогда не пропадет. — Заглянул в документы Соколова, прочитал о разжаловании в рядовые из полковников, задумчиво почмокал губами и сразу перешел на «вы», тон сменил на более сухой: — Кстати, почему вы прибыли в часть позже, чем предписано?

— Виноват, господин капитан. Готов написать объяснительную записку.

Соловьев отвечал:

— Канцелярию разводить не будем. Если с дамой развлекались, то причина уважительная. — Сам Соловьев был бабником, и это увлечение в других оправдывал. — Ну да ладно, удачно сходите за языком — прощу. Поживете, с обстановкой ознакомитесь и пойдете.

— Чего обживаться? Я по делу скучаю, хоть сегодня, господин капитан, готов за германцем идти…

— Вот как? — Соловьев с любопытством поглядел на новичка. — Рвение похвальное. Одобряю. — Отвел Соколова в сторону. — Есть сведения, что из Берлина залетели на наш фронт две важные птицы — генералы.

— Кто? — с любопытством спросил Соколов, знавший «кто», но хотевший утвердиться в своих предположениях.

Соловьев удивился:

— Какая вам разница кто? Все равно их имена вам ничего не скажут, как, впрочем, и мне. Если разведывательные данные не врут, берлинские инспекторы знакомятся с позициями генерала Бом-Ермоли. Необходимо выяснить, почему возник этот интерес. Для этого надо приволочь кого-нибудь из офицеров.

Соколов согласно кивнул:

— Наверное, с предстоящим наступлением наших войск.

Начальник штаба кивнул:

— Разумеется! — Еще более понизил голос. — За что вас разжаловали?

— Поучил молодого петушка, который думал, что больно клюется. А он племянник теперь уже бывшего военного министра Шуваева.

Начштаба поскреб пятерней небритую щеку.

— То-то из полковника гвардейского низвели до рядового. — Пожал руку. — Хорошо, сейчас отдыхайте с дороги, а позже обсудим вылазку.

— Господин капитан, я готов.

— Дай-то Бог. — И начальник штаба, восхищенный бывшим полковником, пожал громадную ручищу атлету. — Я прикажу ротному Семенову, он даст вам хорошего напарника, скажем, рядового Шлапака. Отличный разведчик, отважный и везучий.

Соколов насторожился:

— Господин капитан, разрешите спросить?

— Обращайтесь.

— Шлапак — это какой, Сергей?

— Верно, Сергей. Что, знакомы?

— Так точно, в одном вагоне на фронт ехали. Все о море мечтает…

— Да, он и мне уже рапорт подал, я его передал по инстанции. Уверен, что он и разведчиком будет отличным.

Соколов расстроился. Попутчик мог только помешать перебежать к врагу. Он сказал:

— Господин капитан, мне не надо напарника, я привык в одиночку…

— Не мечтайте, в одиночку не управитесь. Условия сложные — переправа, тот берег немцы охраняют усиленно. А вот коли на двоих одного вражеского офицера притащите, так я про вашу задержку забуду.

Соколов подумал, решил изменить план действий. Он заверил:

— Так точно, притащим! — С горечью подумал: «Какие замечательные люди, какой открытый и прекрасный капитан Соловьев, и вот придется заставить страдать своей мнимой изменой! Господи, как противно! Впрочем, кто виноват? Сам придумал такой план, даже государь удивлялся мне. А „Стальная акула“ от меня все еще столь же далека, как Юпитер».

Начштаба напутствовал новичка:

— Желаю успехов, вас проводит в роту младший унтер-офицер. — Он повернулся к штабному домику, зычно крикнул: — Эй, Фрязев!

И тут же на крыльцо выскочила знакомая долговязая фигура, на ходу застегивая шинель и что-то торопливо дожевывая.

Начштаба приказал:

— Фрязев, проводи вновь прибывшего в разведроту к Семенову.

Фрязев, сделав решительное усилие, заглотил недожеванное, вытянулся, отчеканил:

— Есть солдата проводить в роту Семенова. — И в этот момент встретился с насмешливым взглядом Соколова, узнал его и так страшно побледнел, что даже начштаба удивился, но истолковал по-своему:

— Вот какие богатыри на Русской земле еще есть! Видишь, даже ты, Фрязев, глаза вытаращил.

Они пошли по изрытому окопами косогору. То и дело попадались срезанные как бритвой деревья и воронки от бомб. Соколов не без ехидства произнес:

— Ну, Фотий, как служба твоя идет? При штабе заваркой чая заведуешь?

Фрязев ничего не ответил, лишь ожесточенно сплюнул себе под сапог и еще шибче засопел, продолжая подниматься в гору.

Разведрота, как все подобные роты на свете, вбирала в себя самое лучшее и отчаянное, самое рисковое и куражное. И положение разведчиков было более выгодным, чем других. Пищевое довольствие получали лучшее, всегда в роте можно было найти бутылку спирта или пачку чая.

Именно разведчики быстрей других украшали свои геройские груди Георгиями. Но и потери среди разведчиков были самые значительные.

Соколов увидал большой, тщательно выложенный тройной накат — защита от вражеских снарядов. Вслед за Фотием он спустился вниз по крутым ступеням. Землянка была вырыта глубоко, стены забраны необструганными бревнами, нары покрыты одеялами. Освещалась землянка стеариновыми свечами, вставленными в кружки. Жарко топились две печки-«буржуйки». На печках что-то шипело в сковородках и бурлило в кастрюлях. В дальнем углу Соколов разглядел икону Смоленской Божией Матери, под которой розово светилась лампадка.

Все с любопытством повернулись к вошедшему. Соколов упирался в низкий потолок головой, и ему приходилось сильно сгибаться, чтобы поместиться в блиндаже.

Он молча перекрестился на икону, лишь затем со всеми поздоровался.

Разведчики занимались делами: читали газеты, штопали одежду, пришивали пуговицы, что-то стирали в тазу, над печкой сушились портянки и рубахи, над печкой прожаривали нательное белье, из жестяной кружки пили крепко заваренный чай.