Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

Шатуновский слушал как загипнотизированный и не в силах был рта разинуть. Но темперамент репортера взял вверх. Мелькнула мысль: «Если останусь живой, какой прекрасный материал для фельетона!» Выдавил из себя:

— Но поймите, у меня служба такая…

Соколов снова улыбнулся:

— Как говорила девица из дома терпимости: «Не ради удовольствия, а ради продовольствия!» Итак, что вас, господин писака, интересует? Обещаю, что сегодня буду отвечать на вопросы откровенно и, быть может, бить вас не буду.

Шатуновский после этого приятного обещания сразу осмелел и даже обрел дар речи:

— У меня казенная лошадь, выданная для служебных надобностей, стоит перед воротами…

— Постоит! Ее я у вас одолжу на сегодня. Завтра заберете ее у коменданта Рославля. И щедро оплачу аренду. — Полез в брючный карман. — Синенькой хватит? Держите!

Шатуновский вздохнул, весь вид его говорил: подчиняюсь насилию! — но пять рублей спрятал в портмоне. Пересилив природную робость, спросил:

— Вы, господин Соколов, человек знатного происхождения, граф, имеете перед Россией несомненные и большие заслуги. И вдруг приговор военного суда — вы разжалованы до рядового. Ведь для вас было бы суровым наказанием, если бы вас разжаловали до поручика или даже до штабс-капитана. А тут — сразу рядовой, отправка на театр военных действий, вагон третьего класса!.. Признайтесь, вы сильно обижены?

Соколов налил в кружки квас Шатуновскому и себе, опустился на лавку. Гений сыска усмехнулся, с удовольствием подумал: «Ведь эта писанина будет на днях опубликована и перепечатана на страницах многих газет, и она должна работать на мою легенду. Какое счастье, что этот писака по воле случая попал в вагон, в котором ехал я!» И вдруг мелькнула догадка: «Точно ли по воле случая? А что, если нет? Господи, как же мне сразу не пришло в голову: может, это проделка контрразведки? Тот же Батюшев отлично понимает: чем больше шума вызовет мое «предательство», тем легче мне будет внедриться к немцам. Вот контрразведка и подсадила Шатуновского в вагон ко мне. Ловко!» Пронзительно глядя в глаза собеседника, горько вздохнул:

— Я наивно полагал, что мои некоторые заслуги перед Российской империей дают мне право защищать собственную честь. Но мой обидчик оказался родственником министра…

— Бывшего министра! — поправил Шатуновский.

— Тем более! Вот почему я оказался в солдатской шинели. Это тяжелейшее оскорбление. Я отомщу, и месть моя будет страшной.

— Вы желаете отличиться в бою и заслужить прощение?

Соколов удивился:

— Какое прощение? Разве я в чем-нибудь провинился? — Наклонился к журналисту и таинственно произнес: — Обещайте никому не говорить, и я открою вам страшную тайну.

У журналиста загорелись глаза.

— Клянусь!

Медленно, с особой торжественностью Соколов произнес:

— В знак протеста против бесчеловечного приговора я при первом удобном случае перебегу к врагам.

Шатуновский никак не ожидал такого признания. Он даже подпрыгнул на лавке.

— Не может быть!

— Скоро убедитесь! Да, я разуверился в наших генералах, я оскорблен тем, что меня постоянно затирали по службе. Я хотел стать министром МВД, а на это место ставили разных бездарей, вроде очкастого хлюпика Макарова или музыканта Протопопова. И вот ради любви к России я решил перейти на сторону врага. Немцы — замечательная нация. Они умеют ценить талантливых людей.

— Позволите записать ваши прекрасные мысли? — Шатуновский лихорадочно пошарил за пазухой, достал замусоленный блокнот, начал торопливо в нем строчить: «Соколов самонадеянно считает, что его мало ценили». Вопросительно посмотрел на собеседника: — Переход на сторону врага станет — это ясно! — тяжелым ударом для ваших близких! Вы думали об этом?

— Разумеется, я обдумал дело со всех сторон. Но мое самолюбие уязвлено столь глубоко, что иного выбора у меня нет.

Шатуновский стал сыпать вопросами:

— Можно ли ждать успеха от готовящегося весеннего наступления по всему фронту? Что вы думаете об исходе войны? Какая послевоенная судьба ожидает Россию? Почему Франция так плохо воюет? Получит ли Россия Дарданеллы?

Соколов на вопросы отвечал подробно, ни на миг не выходя из роли «предателя». Наконец Шатуновский сказал:

— И в заключение, господин Соколов, последнее: чем вы намерены заняться в Германии?

— Если германское командование мне поверит, буду добросовестным борцом за русские национальные интересы. Как хозяин чувствует себя владыкой в собственном доме, так каждый русский человек должен чувствовать себя хозяином в Российской империи, а не метать бисер перед чухонцами всех пришлых национальностей! — вот мой лозунг.

Когда вопросы у Шатуновского иссякли, Соколов с сочувствием произнес:

— Господин журналист, теперь вы слишком много знаете! Так что вам придется некоторое время побыть в этом теплом уютном помещении. Не вздумайте орать, стучать и вообще безобразничать. Это моветон. Вы меня поняли?

Шатуновский помотал головой, но мысли в этой голове уже были заняты творчеством, он обдумывал фельетон.

— Угу!

— Достаньте ваши документы, дайте сюда. Нет, деньги оставьте себе.

— Зачем вам, граф, мое предписание?

— Это делается во имя государственных интересов. — Полез в обшлаг своей шинели, извлек из тайника предписание «рядового Соколова». — Уберите себе.

Шатуновский удивленно поднял брови, но безропотно спрятал бумагу в карман.

Соколов сказал:

— Простите, буду вынужден связать вас! — Он снял веревку, сбросив с нее сушившиеся веники. — Сделайте одолжение, лягте на живот. Вот так, спасибо! Я руки привяжу к ногам. Так называемые «салазки».

— Ой, как неудобно!

— Зато надежно. Истинный журналист не тот, кто думает об удобствах и гонораре, а тот, кто ради своей подписи в газете готов терпеть мучения на благо родного органа. Я имею в виду печатного органа. Не волнуйтесь, вас найдут. Пишите обо мне больше. И не бойтесь сочинять, на сей раз взыскивать с вас не стану. Так сказать, клевещите с выдумкой и размахом… — Соколов ловким движением сунул в карман пальто журналиста свой «дрейзе». Подумал: «Жаль расставаться с тобой, верный друг, да дело того требует».

Шатуновский взмолился:

— Но зачем вы связали меня?

— Затем, что теперь вы слишком много знаете! Обычно таких убивают. Но я гуманист, живите долго, если вас не заест совесть до смерти. И, простите, вынужден засунуть вам кляп в рот. — Соколов вышел наружу и закрыл дверь на замок.

Несмотря на неудобное положение, Шатуновский был счастлив как никогда: «Такая прекрасная тема!» Он обдумывал фельетон и уже сочинил заголовок: «Измена — новая болезнь аристократов, или Откровения графа-предателя». О себе подумал с удовольствием: «Везет только талантам! Мне сказочное счастье ныне привалило — такой роскошный материал. Надо у главного редактора прибавку к жалованью попросить».