Московское наречие - Александр Дорофеев

С тринадцатого этажа открывался умопомрачительный вид на гигантский город. Деньги Туз упрятал в сейф, обнаруженный в тумбочке под телевизором. Однако либо перепутал цифры кода, то ли не до конца разобрался в устройстве, а достать не мог. Долго бился, как начинающий медвежатник. Пришлось вызвать служащего отеля, который вмиг отворил дверцу особым ключом, да штраф взял, будто за месяц круглосуточной работы.

Все это взбудоражило. Поглядывая сериал «Разбитое сердце», где героиня только что лишилась наследства, Туз задумался о несправедливом распределении доходов в мире и съел почти все чипсы из мини-бара. Тогда-то и нашел простой до нелепости способ сбережения денег. Свернул купюры трубочкой, распихал по банкам, а сверху прикрыл недоеденными кружочками. Свободно вздохнув, отправился на поиски почтамта.

Отель располагался на бульваре Фелисидад – Счастье.

Да все улицы тут имели чувственные названия – Восторг, Радость, Удовольствие – и прочие в том же приподнятом духе, которому отвечала архитектура и лица прохожих. Конечно, возбуждающе прогуляться по проспекту Экстазис. Но хотелось бы взглянуть на эти же физиономии, окажись они темным слякотным утром в каком-нибудь Девятом Сталелитейном тупике.

Наверное, потому, что почта связана с беспокойным ожиданием, ей не нашлось тут места. Зато в переулке Желание Туз наткнулся на ресторан «Сарго» с большой серебряной кефалью над входом. Как раз подоспел тот самый подлинно «счастливый час». Уютный сумеречный зал рассекал деревянный помост в виде Колумбовой каравеллы. При полном штиле на каждой из трех мачт колыхались, вздымаясь и опускаясь, словно паруса легкого поведения, нагие девицы в широкополых пиратских шляпах. Две из них – за одну, как надеялся, цену – сразу подсели к Тузу. Он еще не имел дела с морскими разбойницами. Хлопнув французскую пинту рома, то есть почти литр, они пожаловались, что тут здорово укачивает и пора куда-нибудь причалить, хотя бы в ближайший отель. Уже послали за шлюпкой, когда краем глаза Туз подметил серебристое мерцание на палубе.

Это была ангел-керубина из банка! Она исполняла грустный танец пойманной кефали.

И сердце Туза затрепыхалось в сетях. Хотел было обменять двух на одну, да неловко обижать разбойниц. Так что заказал у официанта рыбу. Придав танцу оптимистичный финал, она нырнула с палубы за столик.

Видимо, в здешнем морском уставе не прописали случай повального бегства с корабля в «счастливый час», и смущенный капитан при расчете сделал скидку тремя бутылками шампанского. Знай подобный замес старинные корсары, вряд ли бы Байрон отважился воспеть их героическим двустишием. Как вдребезги загулявший купец, Туз бил бокалы на пороге и долго оглядывал улицу, нету ли лошади, желающей из ведра. Под пушечный залп с каравеллы они упали четверо в такси.

Сложности начались в отеле. Одну разбойницу пускали даром, за вторую взималась мелкая пеня, не больше пачки кондомов, а за ангела пришлось выложить тысячу песо. Такой очень прогрессивный налог на чрезмерность. В номере пиратки перво-наперво абордировали мини-бар и уселись перед телевизором, выпивая, закусывая и споря, кто кому разбил сердце в любимом сериале. Туз живо представил себя главой семейства, особенно узнав их имена – Иха и Тиа, то есть Дочка и Тетя. Похоже, тут повсюду был тематический подход к названиям. К счастью, ангельскую рыбку величали просто Аргентина. Но и она тотчас огорошила: «Ты вылитый мой старший брат». Словом, у легкого развлечения возник кровосмесительный привкус.

Туз отлучился в ванную, а когда вернулся, Дочка пала перед ним на колени, моля освободить от занятий. «Папито! – трогательно канючила. – Живот разболелся от конфет с ликером. Пуэдо дар ун педо аорита!» Умиленный предупреждением, что она вот-вот пукнет, Туз вызвал машину и бережно усадил, призвав к воздержанию.

Аргентина стояла у окна, разглядывая распластавшийся внизу город. «Ах, как прекрасно чертово Мехико!» – сказала от всего сердца.

А Тетя уже водрузила на тумбочку близ изголовья будильник, тикавший назойливо-строго, будто таксометр. Усаживаясь, как в маршрутку, на Туза, мельком засекла время.

«Разберемся в терминологии, – попросил он. – Это, я знаю, называются чичи, – указал на грудь. – А то, что меж ног?» Тетя пожала плечами: «Ну, она такая вагабунда – блудница и скиталица – сама порой не узнаю. А когда в паричке, как сейчас, так будто вовсе не родная». Действительно, ее лобок украшала крайне затейливая прическа с буклями, кудельками и косым пробором. «Под леди Ди, – пояснила Тетя. – Если хочешь, так и зови». Доехав без приключений, она слезла на остановке, уложила парик в футляр и пошла под душ общаться со своей блудницей.

Аргентина медленно расстегивала перламутрово-жемчужный комбинезон, раскрываясь сверху донизу, как раковина, с такой дивной устрицей внутри, что не терпелось заглотить. «О, ужас! – покачала головой. – Сравнивать бабу с моллюском»…

«С чего ты взяла?» – удивился Туз, соображая, не высказался ли от избытка чувств.

«Пила из твоей рюмки, – подмигнула она. – Теперь знаю, что думаешь. Текила, брат, такова – сразу впитывает все волны и вибрации, а потом сообщает тому, кто умеет их читать. Одно слово – мухер! Женщина! Приходится угадывать мысли клиентов – иначе пропадешь. – И подзавела счетчик. – Извини, в банке был душевный порыв с надеждой на процент от выручки, а сейчас рутина».

Тетя в ванной гремела чем-то, будто мыла посуду.

«Кажется, у нее меж ног “мармита” – кастрюлька, – заметила Аргентина, – А у меня, если хочешь знать, ракушка – “конча”…

И только теперь Туз вспомнил о парижском письме от Кончиты в ресторан «Сарго» для Аргентины. Прочитав, она усмехнулась: «Очень мило с ее стороны. Ну, ограбь меня еще раз. Пересплю по-сестрински бесплатно – гратис!» – И на кровати королевской ширины раскинула ноги, будто от Па-де-Кале до Бристольского залива, так привольно, как можно раскинуть только руки, упав на летний луг. Иди в гнездо, птенчик», – позвала, обнимая.

Тузу казалось, что у нее есть третья длань, дружески вовлекавшая, пожимавшая и выталкивающая, – истинно, что упражняется, то развивается. «Вот оно – гнездо времени, – понял он. – Место для отдыха внизу, где все двойственно – и рождение, и краткая смерть». Аргентина тоненько, как раненая зайчиха, заверещала, так обхватив и стиснув, что он постиг все ее ракушечные закоулки.

Из ванной выскочила Тетя, замахиваясь ершиком для унитаза.

«Впервые кончила с клиентом, – успокоила ее Аргентина. – Может, потому что даром. Знаешь, как возбуждает слово “гратис”! Иди сейчас же и передай всем девочкам!»

Еле отобрав позолоченный ершик, они проводили Тетю с леди Ди.

«Сходим сейчас в ресторан, – предложил Туз. – Здесь в отеле уютный». И сунулся за чипсами, но все его банки были пусты. «Как в воскресный день!» – вспомнил Колю-ножа. Странно, но сильного потрясения не испытал. Напротив, отлегло от сердца и полегчало на душе, будто только что исповедовался.

«Почерк Дочурки! – развеселилась Аргентина. – Вот отчего живот раздуло! Ну, половину у нее заберу. Так будет справедливо. Она тоже старалась – нашла и потихоньку сперла. Труда не меньше, чем махать револьвером в банке». Подобрав с пола листок, выпавший из записной книжки Туза, замерла: «Мой номер? А это рука братца Аспи! Аспезио Трефо. Ты с ним знаком!?»