Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова

Я цапнул ингалятор с тумбочки, пшикнул, вдохнул. Ледяная рука потихоньку отпускала, воздух шёл. Давненько у меня не было приступов! Я ингалятор-то с собой не ношу уже много недель. Как забыл на тумбочке однажды, так он и пылится. Хорошо, что сработал рефлекс. Я старательно дышал, но не спешил открывать глаза. Всё нормально, я на своём диванчике со своим ингалятором… Ладонь только болит, здорово я порезался в лесу. Порезался?!

Я распахнул глаза. На ладони, там же, где и во сне, ещё кровил небольшой порез. Не такой, как в лесу, – так, кожица… На одеяле валялись очки со сломанной дужкой. Значит, я сжал их во сне и поцарапался пластиком. Чудесно, чудесно, засыпаю в очках, скоро буду в баню ходить с удочкой…

По лицу загулял собачий язык, маленькие когтишки заскребли плечо, стаскивая футболку через рукав.

– Микки, чего тебе? Вот ты какой, мой ночной кошмар…

Микки соскочил на пол и требовательно затявкал. За окном ещё стояла полная луна, огромная, ясная, освещала дерево и тёмные силуэты спящих домов. Микки подскочил к двери и опять тявкнул.

– Я ж тебя водил вечером! Ну что ты за человек! Приспичило ночью – значит надо меня будить, да ещё показывать мне кошмары?! – Ну да, я болтал глупости, и что с того? Мне приснился кошмар, меня тащат ночью на улицу: хорошо, отца дома нет, он бы мне устроил…

Я нашаривал джинсы и ворчал, Микки поторапливал, суетясь у двери. Ещё и очки сломаны! Где-то были старые, я их не люблю, но на безрыбье сойдут… Микки царапнул дверь и требовательно тявкнул: некогда искать. Ладно, сперва выгуляю, всё равно ночь, много не разглядишь.

Мы спустились во двор, по дороге я зажигал свет на всём своём пути, говоря себе, что и так без очков ничего не вижу. Врал. Боялся. Очень было неуютно выходить ночью на улицу, проснувшись от такого сна. Нет, мне не казалось, что по пятам бежит кровавая гончая, – просто не по себе было, вот и всё.

Во дворе включил лампочку над крыльцом, стало почти совсем светло: я мог разглядеть цветы на клумбе, блестящие окна сарая и какой-то мусор под ногами. Улица за нашим забором тонула в черноте, только тропинка освещалась луной.

Поводок Микки, конечно, не захватил, когда убегал из дома ко мне, и я думал выгулять его во дворе: дальше забора не убежит, но у пёсика были свои планы. Пометив клумбу и чёрную берёзу, он устремился к калитке и заскрёб коготками, оглушительно грохая металлом.

– Всех соседей перебудишь! Ты без поводка…

Микки требовательно тявкнул и опять загромыхал железом.

– Убежишь – больше не приходи. – Я отодвинул засов, и Микки выскочил в темноту. Я потихоньку вышел за ним, оставив открытой калитку. Свет от нашего крыльца сюда немножко доходил. Соседские дома стояли спящими горами, у одного в лунном свете блестела крыша. Вдалеке чернел лес. Микки деловито побежал вперёд, обнюхивая каждый забор, я его окликал, он возвращался на секунду, только чтобы пробежаться вокруг меня: «Я здесь, чего тебе ещё?» – и дальше устремиться по своим собачьим делам. А мне вообще-то спать хотелось. Непонятно, который час, но явно глубокая ночь, может, очень раннее утро…

Поднялся ветер, шумный, сильный, всё-таки осень подкрадывается. Микки застыл у соседского забора маленькой статуэткой, навострил уши и вглядывался куда-то в темноту.

– Идём уже!

Пёсик и ухом не повёл. Он смотрел куда-то вдаль, потом нерешительно тявкнул и с визгом драпанул ко мне. Визжал он оглушительно, я думал, всех перебудит. С разгону он запрыгнул мне на руки, не переставая визжать, заскрёб коготками куртку, требуя, чтобы пустили за пазуху…

– Да чего ты испугался-то? – я попытался всмотреться в тёмную улицу. Без очков мне ничего не было видно. Микки визжал, я затолкал его под куртку, но он и там визжал, сейчас всю деревню перебудим. Я развернулся и побежал домой. Кто его знает, чего он там испугался, я не хочу слушать этот визг. Уже у своей калитки я боковым зрением разглядел, как по дорожке мимо нас пробегает маленькая человеческая фигура с большой собакой.

Я обернулся, но они бежали на хорошей скорости, я разглядел только мелькнувший в темноте рыжеватый хвост.

Глава XIII

ДЕРЕВЬЯ

Утром я чуть не проспал: не услышал будильника, а Микки, нагулявшийся ночью, дрых без задних ног. Пришлось ускоряться: быстро отыскал старые очки в жуткой зеленоватой оправе, как будто с бабушки снял, но других нет, быстро вывел Микки во двор (отец скоро вернётся), быстро покормил, запер у себя и велел не отсвечивать. Вряд ли он меня понял. Услышав, что в дом кто-то пришёл, этот общительный обязательно поднимает лай, и тогда… Я не хотел об этом думать. До школьного автобуса оставалось минут двадцать: успею, если потороплюсь. Быстро схватил рюкзак и побежал за Катькой.

Я думал, они уже идут мне навстречу, ворча, что Ромка опять проспал, но я никого не встретил по дороге. Тихо было и во дворе, грязнющее крыльцо, уделанное растоптанными осенними листьями и хвоей, добавляло картине уныния. Дом не заперт даже на веник – значит они ещё дома? Я вошёл.

– А мы думали, ты уже уехал! – в прихожей меня встретил почему-то Миха, обутый, со школьным рюкзаком. – Вот решил за вами зайти, а… – он кивнул на Катькину комнатушку.

Я разулся, прошёл: Катька была ещё в постели. На половичке рядом валялся пёс, ещё грязнее, чем был вчера. Не знаю, как я это вообще заметил, потому что Катька выглядела паршиво.

– Заболела на второй же школьный день. – Дед Артём сидел в ногах, помешивая ложечкой в чашке что-то горячее. – Талант! Поезжайте одни, мальчики, мы справимся.

Я не ответил. Катька была красная и таращилась на меня совершенно больными глазами:

– Ром, а ты знал, что деревья умеют играть?

Дед Артём помрачнел:

– Пей уже чай со своими деревьями! Скоро врач придёт… – он глянул на меня такими же красными глазами. – С ночи бредит. Разбудила меня – и давай про деревья рассказывать. Я лоб потрогал – она вся горит! Когда простудиться успела…

Я сел у Катьки в ногах. Пёс бросил на меня суровый взгляд, но промолчал.

– Как же они играют, Кать, у них же корни?

– Они шумят на ветру, они подставляют эти корни под ноги бегущим, как подножки, они смеются, когда кто-нибудь спотыкается…

Дед Артём под шумок сунул ей чашку, и Катька прервалась, чтобы отхлебнуть.

– А когда им не с кем играть, они зовут…

Хлопнула дверь, застучали каблуки,