Девушка в тумане - Донато Карризи

– Встаньте, обопритесь обеими руками о стенку и наклонитесь как можно ниже, – сказал один из помощников надзирателя.

Учитель дрожал от холода и страха. Он не мог видеть, что происходит у него за спиной, но сообразил, когда вздрогнул от прикосновения латексной перчатки. Осмотр длился не более нескольких секунд, и он зажмурился, чтобы не чувствовать унижения. Убедившись, что он ничего не спрятал в заднем проходе, ему велели снова сесть на скамью.

В абсолютной тишине прошли еще несколько тягостных минут. Его ни о чем не предупреждали, и Мартини пришлось дожидаться событий в полном неведении. Наконец зазвучали чьи-то шаги, и вошел врач в белом халате, с медицинской картой в руках.

– Вы страдаете каким-нибудь хроническим заболеванием? – спросил он, даже не поздоровавшись.

– Нет, – еле слышно ответил Мартини.

– Вы принимаете какие-нибудь лекарства?

– Нет.

– Вы больны или болели раньше венерическими заболеваниями?

– Нет.

– Вы употребляете наркотики?

– Нет.

Тюремный медик занес последний ответ в карточку и вышел, больше не сказав ни слова. Помощники надзирателя снова подняли Мартини под руки. Один из них вручил ему блекло-голубую арестантскую робу из грубого полотна и пару пластиковых тапок на два размера меньше.

– Одевайтесь, – приказал он.

На учителя снова надели наручники и повели по бесконечно длинному коридору. За их спинами открывались и снова захлопывались дверные окошки камер.

Стояла глубокая ночь, но тюрьма не спала.

Вдруг из одной из камер послышался ритмичный металлический стук, который быстро подхватили остальные. Этот стук сопровождал его проход под конвоем, как фанфара возвещает о появлении приговоренного к смерти. Сквозь запертые двери камер долетало свирепое шипение:

– Ублюдок!

– Считай дни, а уж мы до твоей шкуры доберемся!

– Добро пожаловать в ад!

Такой прием всегда оказывали тем, кто обвинялся в преступлениях над несовершеннолетними. Согласно тюремному кодексу чести, такое преступление делало их недостойными даже сидеть в тюрьме. Остальные заключенные не желали сидеть в одной камере с детоубийцами. Для них было предусмотрено дополнительное наказание: их ждал приговор внутри приговора. Их клеймили как падаль.

Мартини шел, опустив голову, арестантская роба была ему велика, штаны спадали, и руками в наручниках он с трудом их удерживал.

Они подошли к массивной железной двери. Один из помощников надзирателя открыл ее и втолкнул арестанта внутрь. В камере и одному было не повернуться, не то что троим. В ней размещались только железная койка, железная параша и умывальник на стене. Маленькое окошко под самым потолком пропускало лунный свет и струи ледяного воздуха.

Через порог переступил еще один человек, крепыш лет пятидесяти. Могучие мускулы распирали форменную рубаху.

– Я старшина Альвис, – представился он. – Управляющий блоком одиночных камер.

Мартини думал, что с ним сейчас проведут краткую беседу и объяснят, хотя бы в грубой форме, что здесь к чему. Но вместо этого ему в руки сунули шерстяное коричневое одеяло, силиконовую миску и силиконовую ложку, видимо в расчете на то, что заключенный никому не сможет причинить вреда, в том числе и себе самому.

– Все эти предметы, как и матрас на койке, являются собственностью тюрьмы. Утеря или порча имущества вменяется арестованному в вину, – отбарабанил он на память и прибавил: – А теперь распишитесь здесь.

Он протянул Мартини карточку, и тот поставил свою подпись в конце короткого списка, спрашивая себя, какую ценность имеют предметы, если требуется такая формальность. И вдруг понял, что для бюрократии одержимость формальностями важнее, чем само тюремное заключение. В жизни за тюремными засовами все, вплоть до самых мелких подробностей, регламентируется формулярами и предписаниями. Все решения уже кем-то приняты. Во избежание любого сговора каждый шаг заключенного должен соответствовать установленному стандарту. Все обесчеловечено. Для жалости, сопереживания, да и вообще для любого живого чувства, не оставлено ни малейшей щелочки.

Здесь все наедине с собой и со своей виной.

Когда старшина Альвис и помощники надзирателя вышли из камеры, Мартини так и остался стоять с коричневым одеялом, миской и ложкой в руках. Тяжелая металлическая дверь захлопнулась, в замочной скважине повернулся ключ.

«Падаль», – повторил про себя учитель. В камере наступила полная тишина.

Прежде чем сделать заявление, он выждал двадцать четыре часа. Фогелю хотелось, чтобы поутих шум от вчерашнего ареста и сцена для выхода на вызовы досталась только ему.

Полицейскому удалось добиться обвинения в убийстве, хотя тело так и не было обнаружено.

Теперь спецагент наслаждался вниманием СМИ перед целым лесом микрофонов и телекамер, расставленных в школьном спортзале, который все еще служил оперативным штабом. Для появления перед журналистами он выбрал новый костюм: темный бархатный пиджак, серые брюки и строгий галстук. На манжетах белоснежной сорочки посверкивали запонки из белого золота в виде звездочек. Он не снял с запястья браслет Анны Лу из разноцветных бусинок и собирался выставить его напоказ в качестве трофея.

– В итоге точная и молчаливая работа полиции принесла те плоды, которых мы все ожидали. Как видите, упорство и терпение всегда вознаграждаются. Давление со стороны СМИ и общественного мнения на нас не повлияло. Мы трудились без шума, не включая прожекторов, стараясь максимально сфокусироваться на задаче, которую поставили перед собой с самого начала: добраться до истины в деле исчезновения Анны Лу Кастнер.

Просто парадоксально, как ему удается перевернуть все факты, не испытывая при этом ни малейшего смущения, думал агент Борги, стоя в сторонке. И если истина, о которой говорил Фогель, не давала ответа, что же все-таки случилось с рыжеволосой девочкой с веснушками, он блестяще сумел всех убедить в том, что говорил. Потому что в глубине души сам был в этом убежден.

– На этом наша работа в Авешоте завершена, и мы оставляем поле деятельности для правосудия в надежде, что прокурор Майер сумеет воспользоваться ценными и не подлежащими сомнению результатами расследования.

Майер, стоявшая с ним рядом, отвела глаза от нацеленных на нее объективов. Для Борги это было красноречивое движение. Она не была способна, как Фогель, врать самой себе.

– Как Кастнеры восприняли известие об аресте? – спросил один из хроникеров.

– Мне известно, что вчера они услышали эту новость по телевидению, – ответил спецагент. – Я бы предпочел не надоедать им: их боль в эти часы вполне понятна. Но я при первой же возможности постараюсь растолковать им, что произошло и что теперь будет.

– Вы перестанете искать Анну Лу?

Это спросила Стелла Хонер.