Последний кит. В северных водах - Ян Мак-Гвайр

– Они хотят вернуться домой, – говорит Самнер. Они стоят снаружи палатки; небо чистое и ясное, но воздух по-прежнему обжигающе холоден. Самнер уже чувствует, как немеют у него лицо и глаза.

– Они не могут уехать, – возражает ему Кэвендиш. Он вновь кивает на землю и размахивает перед ними ружьем.

Старший из двоих показывает ему то ружье, что у них уже есть, и вновь показывает на запад.

– Utterpock, – говорит он. – Нет обмена.

Кэвендиш качает головой и негромко ругается.

– Мяса и ворвани нам хватит на целый месяц, – убеждает его Самнер. – Если только они вернутся до того, как наши припасы иссякнут, мы продержимся.

– Если уедет этот старый ублюдок, то молодой должен остаться здесь, с нами, – говорит Кэвендиш. – Если они уедут вместе, откуда нам знать, что они вообще вернутся?

– Не угрожайте им, – предупреждает его Самнер. – Если надавите слишком сильно, тогда они точно уедут.

– Может, у них и есть ружье, но они еще не получили к нему порох и пули, – заявляет ему Кэвендиш. – Поэтому, сдается мне, я могу грозить этим ублюдкам, как только захочу, если мне придет в башку такая блажь.

Он тычет пальцем в младшего из двоих, а потом показывает на снежный дом.

– Он остается здесь, – говорит старпом, – а ты, – палец его устремляется к старшему эскимосу, после чего поворачивает на запад, – можешь отправляться хоть к черту на рога.

Эски качают головами и с сожалением улыбаются, словно вполне понимают это предложение, вот только оно представляется им глупым и даже чуточку неприличным.

– Нет обмена, – небрежно повторяет старший. – Utterpock.

Некоторое время оба смотрят на Кэвендиша, и в их глазах нет страха, а светится одно лишь изумление. Затем они поворачиваются и идут обратно к нартам. Привязанные псы выбираются из своих снеговых нор и начинают повизгивать и подвывать при их приближении. Кэвендиш лезет в карман за патроном.

– Вы думаете, что, убив их, заставите их передумать? – интересуется Самнер. – Это все, на что вы способны?

– Я еще никого не убил, а только целюсь получше, чтобы обратить на себя капельку больше внимания.

– Подождите, – говорит судовой врач. – Опустите винтовку.

А эски уже вновь укладывают свое имущество на нарты, скатывают постельные принадлежности и привязывают их полосками моржовой шкуры. Когда к ним подходит Самнер, они даже не дают себе труда поднять голову.

– У меня есть кое-что для вас, – говорит он. – Вот, взгляните.

Он протягивает руку в перчатке и показывает им украденный золотой перстень, который он носит в застегнутом на пуговицу кармане нательной фуфайки с того самого дня, когда был арестован Дракс.

Старший из двоих поднимает голову, отрывается от своего занятия и трогает младшего за плечо.

– Какой прок может быть таким, как они, от золота и драгоценных камней? – окликает его Кэвендиш. – Сдается мне, что если его нельзя съесть, сжечь или трахнуть, оно здесь совершенно бесполезно.

– Они могут обменять его на что-либо у других китобоев, – говорит Самнер. – Они не настолько тупы.

Двое мужчин подходят ближе. Старший берет перстень с ладони Самнера, обтянутой варежкой темной шерсти, и внимательно рассматривает его. Самнер наблюдает за ним.

– Если ты останешься здесь, – обращается он к младшему, показывая на него пальцем, – то и перстень можешь оставить у себя.

Двое мужчин начинают о чем-то переговариваться. Младший берет перстень, нюхает его и даже дважды облизывает его языком. Кэвендиш хохочет.

– Тупые ублюдки решили, что он сделан из марципана, – говорит он.

Старший прижимает ладонь к груди своего анорака, после чего показывает на запад. Самнер кивает.

– Ты можешь ехать, – говорит врач, – но вот он останется с нами.

Они рассматривают перстень еще некоторое время, крутят его и так, и сяк, и даже пытаются царапать камни своими почерневшими ногтями. В тусклом свете арктического солнца, блеклом и однообразном, в этой бескрайней пустыне снега и льда он выглядит какой-то неземной диковинкой, придуманной или пришедшей во сне, а не сработанной человеческими руками.

– Если им уже доводилось бывать на борту китобоя, то они, согласен, могли видеть перстни и цепочки, – говорит Кэвендиш, – но такой красоты не видывали еще никогда.

– Он стоит пять ружей или даже больше, – говорит им Самнер, отсчитывая палец за пальцем и показывая растопыренную ладонь.

– Десять или даже больше, – подсказывает ему Кэвендиш.

Старший смотрит на них и кивает. Он передает перстень молодому, который улыбается и прячет его где-то в косматых недрах своих штанов. Они отворачиваются и начинают разгружать нарты. Возвращаясь к палатке, Самнер ощущает какую-то головокружительную легкость. В душе у него возникает необъяснимая пустота, некий абсцесс или каверна в том месте, где раньше находился перстень, но где его нет больше.

Много позже, когда на лагерь опускается темнота, уже после того, как они поужинали полусырым мясом котика и корабельными галетами с топленым салом, Дракс сначала машет Кэвендишу, чтобы привлечь его внимание, а потом и манит его к себе. Он сидит отдельно от остальных моряков, в темном и промерзшем насквозь углу палатки, самом дальнем от огня. Завернувшись в грубое шерстяное одеяло, он убивает время, вырезая на моржовой кости сюжет «Торжествуй, Британия!»[79]. Поскольку ножом ему пользоваться запрещено, вместо него он использует заточенный железный гвоздь.

Кэвендиш вздыхает и опускается на покрытый пледами и прочим тряпьем пол.

– Что тебе нужно теперь? – спрашивает он.

Дракс еще некоторое время продолжает увлеченно вырезать что-то, но потом поворачивается и смотрит на него.

– Помнишь то время, о котором мы с тобой говорили раньше? – спрашивает он. – То самое, которое, как мы оба думали, может и не наступить? Помнишь?

Кэвендиш неохотно кивает.

– Помню прекрасно, – угрюмо заявляет он.

– Тогда, сдается мне, ты более или менее представляешь, что я собираюсь тебе сказать.

– Это время не пришло, – возражает старпом. – И не могло прийти. Только не здесь, в этой гребаной ледяной дыре на краю света.

– Тем не менее это так, Майкл.

– Да пошел ты!