На краю - Николай Свечин

Только на парадной Николаевской, рядом с домом губернатора, кипела хоть какая-то жизнь. Выстроились в ряд магазины Бородина, Петровского, Сазонова, братьев Коврижкиных, Марчинечко и Шаркова, весь цвет александровской торговли. Над магазином «Восходящее солнце» Такамуры развевался японский флаг.

Среди вывесок лучших магазинов гости разглядели скромную доску с надписью «Булочная Егора Противного». Не здесь ли прятался маньяк в первую ночь на Сахалине?

На городских окраинах расположились кирпичный, водкоочистительный и пивоваренный заводы. Еще было две бондарных мастерских, где изготовляли бочки для засолки рыбы — вот и вся здешняя промышленность.

Нагулявшись, приезжие отобедали в ресторане «Тихий океан». Кухня там оказалась как в трактире средней руки. Цены на алкоголь были забористые, посетители довольствовались анисовой водкой. Поев, они явились в участок, откуда помощники Лыкова разъехались. Азвестопуло в сопровождении стражника отправился в Рыковское, Насников со смотрителем Шикером начал осмотр подозрительных селений. А Лыков, оставшись один, засел за сохранившиеся архивы.

Вечером за ужином у него состоялся любопытный разговор с губернатором. На вопрос командированного, как чужой человек может так долго прятаться на виду у всех, Григорьев ответил:

— Боятся люди. И для этого есть причины.

— Вокруг каторжные в третьем поколении? Но ведь их все меньше и меньше остается на острове. Приезжают новые люди, для которых законы тюрьмы — пустой звук.

— Исходя из статистики, вы правы. Ссыльных по бумагам немного, да и те вот-вот станут вольными, как только выйдет манифест. Но они сплоченная масса. А приезжие каждый сам за себя. И еще надо учесть сложившуюся судебную практику.

— А что практика? — насторожился чиновник особых поручений.

— Да… Не хотелось говорить… Однако скажу. На острове по-прежнему совершается много тяжких преступлений. В прошлые года по двадцать пять убийств! На такое малое количество жителей. Ведь у нас народу как, к примеру, в уездном городе среднего размера…

— Например, в Балахне, — вставил Лыков.

— Пусть как в Балахне. Если бы там в год резали по двадцать пять человек, что это было бы за место?

— То был бы ад, — мрачно ответил сыщик.

— Вот и я об этом! — даже обрадовался действительный статский советник. — А тут, на Сахалине, обычное дело. Так и живем. В последнее время число убийств удалось сократить. В среднем до десяти в год. Но и десять тоже много! И что выходит? Вот взять ссыльнопоселенца Федотова. Он изнасиловал и убил девятилетнего ребенка. Негодяя увезли для суда во Владивосток. Целый год идет следствие. Мне пишут, что скоро состоится суд и его повесят. Там, во Владивостоке. Но устрашающее и, если хотите, воспитательное значение наказания сведено к минимуму. Федотова надо было вздернуть тут! На площади, у меня под окнами. И не через год, а через неделю, пока его злодеяние свежо в памяти людей. Казнь в другом месте, да еще год спустя, уже никого не напугает.

Губернатор отхлебнул бенедиктина и продолжил:

— У нас нет своего суда, потому летом прибывает выездная сессия из Владивостока и вершит тут правосудие. Но как вершит? Вы не поверите, Алексей Николаевич: за умышленное убийство дают исправительные арестантские отделения. Как за кражу.

— Не может быть, — вырвалось у сыщика. — За умышленное?

— Святой истинный крест. Ссыльному из крестьян Гиоеву присудили три года арестантских рот. Другому, Асурбаеву, вообще дали полтора года! А он человека зарезал.

— Но почему такие мягкие наказания, Дмитрий Дмитриевич?

— Из ложно понимаемого гуманизма, — угрюмо предположил Григорьев. — Добренькие они там, во Владивостоке. Рассуждают так: злодей и без того наказан, отбыл каторгу, теперь ссыльный, тащит груз прежних грехов. А мы ему усугубим участь. Жалко. Давайте смягчим. Но он ведь человека зарезал, умышленно! Как же так? В результате суровые мужики, коренные сахалинцы, распускаются от безнаказанности окончательно. Больше половины преступлений остаются нераскрытыми. Хотя обыватели всегда знают, кто и за что убил. Но молчат, в полицию не сообщают. Боятся. Его выдашь, а он получит полтора года и потом вернется. Или сбежит. Или его сообщники отомстят, причем страшно, с изуверством. Таких случаев десятки, и люди запуганы. Поэтому отыскать вашего маньяка будет непросто. Только кажется: тысяча семьсот тридцать ссыльных на одиннадцать тысяч населения. А попробуй скажи им слово поперек. В прошлом году сожгли избу поселенца Игошина в Оноре, со всем семейством. Дал свидетельские показания на Подлегаева, знаменитого здесь убийцу. И вот страшный итог… Жена, дети — семеро сгоревших заживо. Так что поиски Чумы могут затянуться. Аж до весны, если смотреть правде в глаза. А весной он ускользнет на материк, и ищи его по всему Приморью…

Два дня прошли в поисках маньяка по всему русскому Сахалину. Лыков в них не участвовал. Он разбирал архивы, сопоставлял, думал — и заодно отдыхал. Из Владивостока ему переслали телеграмму от Белецкого. Директор департамента требовал скорейшего возвращения двух сыщиков в Петербург. Алексей Николаевич был сторонником старого принципа: держи начальство в ежовых рукавицах! И потому отбил короткий ответ: дело вот-вот завершится, скоро будем…

В действительности конец трудного дознания был не определен. Зима, почти полное отсутствие дорог на острове, запуганность жителей, нехватка секретной агентуры, спайка бывших каторжан… У Чумы, по догадкам сыщиков, оставалось еще около десяти тысяч рублей. Огромные деньги для здешних мест. Год можно прятаться, и еще хватит на выпивку с закуской.

Статский советник сидел в теплом губернаторском доме и на правах старшего в команде думал. За удобства проживания приходилось платить. А именно выслушивать речи хозяина и терпеть перепады его настроения.

Сперва Григорьев заявился к гостю в веселом расположении духа. Он принес бумагу и сказал:

— Хотите посмеяться? Вот, зачитываю рапорт полицейского стражника Тарасюка. С сохранением орфографии!

И забубнил нарочито чугунным голосом:

— «Прошу ваше превосходительство выдать мне левольверных патронов по возможности. Так как во время командирования меня в селение Погиби в то время у меня левольверных патронов малое количество состоялось, почему и прошу выдать мне левольверных патронов». Каково? С такими служаками и приходится иметь дело. Я распорядился, выдадут ему двадцать пять штук.

Через два часа губернатор снова пришел, но уже в дурном настроении. Он зло заговорил о Сахалине:

— Проклятое место! Шестьсот верст с севера на юг, и везде одно и то же. Область! Смех один… По площади — уезд, а по населению едва-едва волость. Девяти тысяч не наберется, если исключить автохтонные народы. А в Карафуто[92] шестьдесят тысяч жителей. Собирают в год восемь миллионов рублей дохода, в пересчете на наши деньги. На одном только лесе. Все шпалы на железных дорогах Японии сделаны из сахалинского дерева. Рыбу вот никак не научатся солить, перерабатывают в дешевый тук. Когда научатся, вообще озолотятся. А мы? Из Петербурга власти пытаются наладить здесь сельскохозяйственную колонизацию. Когда нужно концессии развивать, промыслы. Но для этого необходимы рабочие руки, а где их взять? Переселенцы и рабочие не едут. А старожилы ждут манифеста, чтобы сбежать отсюда. Мой предшественник Валуев предлагал переименовать оставшиеся у нас пол-острова в Невельской уезд и включить его во вновь создаваемую Охотскую область. Чтобы само зловещее слово «Сахалин» исчезло с карты России. Да воспротивился тогдашний генерал-губернатор Унтербергер. Он опасался, что, убрав старое название, мы тем самым навсегда закрепим потерю южной части острова для державы. И решили из этих соображений не менять…