Моя навсегда - Татьяна Веденская

Добрый мистер Хайд стоял наверху и смотрел на меня. Я подскочила и бросилась дальше.

– И не смей никогда больше появляться мне на глаза! – крикнул он вслед. – Все кончено!

О, я не возражала! Я побежала со всех ног – босая, в мокрой футболке и домашних шортах, прочь, вниз – сбивая пальцы, спотыкаясь, хватаясь за перила, спешила выбраться из дома. Никогда нельзя было исключать того, что он изменит намерение и решит меня себе вернуть.

Любовь умирала в мучениях, и никто не мог предсказать, сколько времени это займет. Я лежала на старом диване, подтянув ноги к груди и обхватив обеими руками большую подушку с вылезавшими сквозь старую мешковину перьями, и беззвучно рыдала. Даже не рыдала, слезы сами лились из глаз, словно меня подключили к водопроводу, и труба подтекала, подкапывала. Водопроводчика мне.

Водопроводчиком пытался быть Митька. Он подходил, садился рядом, молчал, клал руку мне на плечо. Не находил слов. Не знал, что со мной делать. Мучился от чувства вины за то, что на моем лице сияла гематома и все тело мое было исцарапано. Пытался меня кормить – я не могла есть. Пытался поить меня чаем – я не хотела пить. Я лежала и беззвучно плакала. Потом просто лежала.

К вечеру следующего дня Митька перепугался не на шутку. Я то молчала, то плакала, то смеялась и вздрагивала, когда он клал ладонь мне на лоб.

– Почему ты не хочешь ехать к врачу? – злился он.

– У меня муж – врач, может, к нему поехать? Тогда он точно решит, что этот ребенок твой.

– В таком случае, может быть, ты лучше поезжай к своей маме? Чего ты у меня тут ошиваешься? – спросил Митя тоже зло, но я знала, что злился он не на меня.

– Нет, к маме нельзя, у мамы свое видение всего происходящего. Она уже наверняка думает, как и что сказать, чтобы нас помирить. Твой отец – он же мужчина ее мечты. Вежливый, заботливый, с деньгами, к тому же честный. Женился на мне. Ну что ж, что чуть не убил? С кем не бывает. Все равно, где я еще такого найду? И потом, он же переживает, он же ревнует. Я же НАСТОЛЬКО ЕГО МЛАДШЕ! – последнее я выкрикнула прямо Мите в лицо. И замолчала.

– Ты должна была снять побои. Ты обязана наказать его за то, что он сделал, понимаешь? Нельзя оставлять это безнаказанно, Соня.

– Да? Тогда давай лучше поедем к твоей маме, а? Вот к кому у меня есть вопросы, – сощурилась я. – А впрочем, неважно. Какая разница. Она рассказала своему бывшему мужу, что у его молодой жены будет ребенок, которого она нагуляла. Ребенок не от него. И что? Ненаказуемо. Мало ли кто что скажет. Люди трепливы, да, Мить? Это же не делает их виновными!

– Соня… не надо. Я же сказал, что сам понимаю, как виноват, – тихо пробормотал он, глядя на стену.

Я вцепилась в подушку и закрыла глаза.

– Виноват…. Какое дурацкое слово. Виноват. Никто не виноват. Хочешь, я уеду? Я понимаю, я тебе тут на фиг не уперлась, я просто понятия не имела, куда идти. К матери не могу, друзей он от меня потихоньку всех отвадил.

– Я хочу, чтобы ты у меня осталась, – сказал Митя.

– Ну, спасибо тебе, добрый молодец. Накорми, напои и спать уложи. – Я заговаривалась, кажется, у меня все-таки поднялась температура. – Да-да-да, а лучше всего, что тут, у тебя, единственное место на земле, куда он не придет. Я могу быть уверена – не в себе, потому что от меня толку ноль, мне веры нет, а в нем. Даже если он узнает, что я тут, он не захочет тебя видеть.

– Я все равно кого-нибудь вызову. Тебя должен кто-то осмотреть, Соня.

Митькин тон изменился, стал холодным, далеким, словно из соседней галактики. Диван раскачивался, как плот на реке.

– Ой, да вызывай ты кого хочешь. Делай что хочешь, только не буди.

– Конечно, Соня, ты пока отдыхай, – приторно– сладко сказал он, продолжая сидеть на краешке дивана.

В задумчивости набирал номер на мобильном. Я кинула в него подушкой, села на диване и вдруг расхохоталась. Я смеялась и смотрела на Митю, а он – на меня, хмурясь и злясь. Телефон в его руке говорил, что он далеко не первый в очереди страдальцев и болезных. Автоответчик «Скорой».

– Представляешь, какая у вас семейка? Отец и сын. Яблоко от яблони. Яблоко познания добра и зла. А ведь каждый из вас умудрился выставить меня за дверь! – выпалила, наконец, я и откинулась обратно на постель.

Митя ничего не ответил. Он снова с беспокойством приложил к моему лбу свою ледяную ладонь. Во всяком случае, мне она показалась ледяной.

Умирая, любовь металась в жару, искала лазейки, пыталась найти ответы и оправдать или хотя бы забыть. Я понимала, что назад пути нет, но все равно искала его.

Я видела сон. Надо мной склонился кто-то без лица – только глаза. Серые, или карие, или даже разные. Лицо спрятано за маской. Белая врачебная маска, а над ней – бездонные, умные, пронзительно грустные глаза. То ли Дмитрий, то ли кто-то еще. Вместо потолка вдруг увидела небо – оно клокотало, и серые клочковатые облака летели по небу со страшной скоростью в сто миллионов лет в секунду. Я хотела сорвать маску, мне нужно было увидеть лицо, но человек был слишком далеко. Я тянула руку, но он вдруг стал от меня отходить. Чуть дальше, на шаг, на два, на расстояние чуть дальше вытянутой руки. Я побежала за ним, но человек развернулся и пошел от меня. Он не бежал, просто спокойно и размеренно шел вперед, иногда оглядываясь, словно желая убедиться, что я все еще там, но догнать его я не могла. Я задыхалась, сердце стучало как сумасшедшее, ноги горели – я бежала босиком.

Когда Митя меня разбудил, я его почти догнала. Мой друг сидел рядом, гладил меня по волосам и что-то бормотал – я не понимала до конца, что именно, только с удивлением отметила, что его лицо тоже было мокрым. Заразился? Мне казалось, что диван ходит ходуном и на нем пляшут какие-то нелепые карлики, по краям – сумасшедший хоровод, раскачивая диван еще больше.

– Слушай, я тебя больше никогда не оставлю, слышишь? – сказал он. Или, может быть, мне показалось.

Потому что сразу после этих слов диван тряхнуло, и мы остановились. Мы доехали до больницы. Фельдшер – полный мужчина, брюшко которого нависало над синими форменными штанами, что-то строго говорил Мите, тыкая в мой синяк, а Митя мотал головой и отвечал – тоже что-то неразборчивое. Потом меня закутали в одеяло, Митя взял меня на руки – чем рассмешил меня просто неимоверно – и перенес из машины «Скорой» в приемный покой.

– Помнишь, как та девчонка… тоже «Скорая» приезжала, и ты требовал, чтобы ее забрали? – спросила я, с трудом разлепляя пересохшие губы.

Митя сжал мои пальцы.

– Я был таким дураком тогда, Сонька. Ты только… ты давай выздоравливай, слышишь? – попросил он.

Я кивнула, или мне показалось, что я кивнула. Митя уложил меня на кушетку, и это почему-то расстроило меня до невозможности. Показалось, что он теперь оставит меня и уйдет. Подбросит меня, как сиротку-подкидыша, и больше никогда не вернется. Реальность раскалывалась, как и моя голова, – на части, и я обиделась на Митьку неизвестно за что. Я пыталась вырваться, сопротивлялась и качала права, но все это у меня получалось плохо и больше в уме. Наружу прорывались только отдельные слова и восклицания.