Божьи воины - Анджей Сапковский

— Начал причащать... Хм-м-м... С помощью... fellatio[133]. Святое причащение, а? Но быстро приближался конецпикартского intermezzo. Жижка уже навис над ними как ястреб. В октябре выследили окружил. Адамиты Буриана яростно сопротивлялись, дрались как дьяволы. Ихвырезали, а примерно полсотни взяли живыми. Все сгорели на кострах. Половинабыли женщины, в большинстве — беременные. К ним отнеслись милостиво: адамитовперед сожжением подвергли жесточайшим мучениям. Адамиток сожгли без пыток.

— Всех?

— Нескольких, — покачал головой Беренгар Таулер, — оставили.В большом секрете, старательно спрятав от Жижки. О сексуальной свободе адамитовв то время уже хорошо знали. Адамитки, шел слух, любят, раздеваясь догола, акогда касается этих дел, то прямо-таки обожают оргии, особенно групповые, ничтоне доставляет им большего удовольствия, чем коллективные игры, по несколько наодну. Ну а если они это так любят...

— Не надо.— Рейневан стиснул зубы. — Не надо досказывать.

— Однако должен. Одна из тех, которых пощадили, последняяживая, как раз несет сюда жбанчик.

— Маркета, — подтвердил Амадей Батя. — Некогда любимая жопкаадамита Буриана, его фаворитка. Хунцледер выкупил ее у таборитских братьев,когда она им осточертела. Сейчас она его рабыня. Собственность. Целиком ивсегда. До самой смерти.

— Уйдя в коммуну, она сожгла мосты. — Таулер заметилудивленную мину Рейневана. — Возврата нет. Сектанты отказались отродственников...

— А охота на пикартов продолжается, — добавил, на первыйвзгляд равнодушно, Шарлей. — Почти ежедневно ловят и сжигают какого-нибудь,перед сожжением истязают. Девка вынуждена делать то, что приказывает Хунцледер,она отдана на его милость и немилость. И только благодаря ему живет.

— Живет? — Рейневан повернул голову. Никто ему не ответил.

Названная Маркетой рыжеволосая девушка наполнила кубки.Теперь Рейневан рассмотрел ее внимательнее. На этот раз, наливая ему, онаподняла глаза. В ее взгляде не было того, что он ожидал, на что надеялся: боли,стыда, покорности, подчиненности рабыни. Глаза рыжеволосой девушки заполнялаогромная, безбрежная пустота.

Уголком глаза он заметил то, что удивило его еще больше.

Самсон Медок перестал стругать.

— Ну, господа и братья. — Хунцледер поднялся из-за стола. —Время развеяться после трудов. Слуги, передвинуть лавки! Двигайся, Йежабек! Эй,вы там, девки, нацедить вина и подать! А вам, гости, напоминаю, что эторазвлечение платное. Глаза может порадовать тот, кто не пожалеет флорена либовенгерского дуката. Или равноценности, то есть тридцати широких грошей. Однаконе пожалеет тот, кто не поскупится! Дело стоит и десяти дукатов, ручаюсь!

Вскоре гости расселись в импровизированном зале за дубовымстолом, на котором недавно играли.

Стол осветили фонарями. Один из кнехтов начал вдруг ритмичнобить в бубен. Шум утих.

Из эркера вышла Маркета. Бубен умолк.

Она шла спокойно, босая, окутанная чем-то, что только спустянекоторое время удалось определить как стихарь, настоящее литургическоеодеяние. С помощью одного из слуг поднялась на стол. Немного постояланеподвижно, вслушиваясь в ритм бубна. Потом приподняла платье. Чуть повышеколен. Потом еще выше. Затанцевала легко, повернулась, легкая, как фривольнаяпастушка. Манфред фон Сальм восторженно крикнул, ударил в ладоши.

Маркета даже не обратила внимания. Каждый ее жест, каждоедвижение, каждый взгляд, каждая неестественная улыбка говорили об одном: я здесьодна. Я одна, одна, одинока и далека от вас. От вас и от всего того, чем выявляетесь. Я совершенно в другом мире.

EtinArcadiaego, подумал Рейневан. Et inArcadia ego[134].

Бубен загудел быстрее, но девушка не подлаживалась к ритму.Наоборот — двигалась, выходя из ритма. Медленно, как бы сонно. Возбуждающе игипнотизирующе. А подтянутый подол стихаря поднимался все выше и выше,непрерывно, дошел до середины бедер, выше, еще выше, приоткрывая наконец то,чего ждали все, при виде чего прореагировали невольными гримасами, кашлем,стоном, сопением, громким сглатыванием слюны. Бубен ударил сильно и замолк, аМаркета медленно подняла стихарь. И быстро стянула его через голову. Веснушкипокрывали ее плечи и руки, мелкой пыльцой запорошили шею и груди. Ниже их ужене было.

Бубен зашелся дробью, а девушка начала поворачиваться,поворачиваться и раскачиваться, как вакханка, как Саломея. Теперь стало видно,что маковые зернышки веснушек покрывают также ее спину и шею. Буря волос вздыбиласькак волны Красного моря за мгновение до того, как Моисей приказал емурасступиться.

Бубен загрохотал сильнее. Маркета замерла в позе столь женеприличной, сколь и противоестественной. Манфред снова зааплодировал,рогачевский сотник ухнул, ухнул также Амадей Батя, колотя себя по бедрам,Хунцледер захохотал. Беренгар Таулер принялся выкрикивать «браво».

Но это не был конец представления.

Девушка присела, подхватила руками груди, сжав их и направивна зрителей. При этом раскачивалась и извивалась словно змея. И улыбалась. Ноэто не была улыбка. Это были спазмы мускулов, spasmus musculi faciei. По знакубубна Маркета гладко и ловко перешла из присядки в посадку. Бубен принялся битьмелко и неистово, а девушка снова начала извиваться змеей. И наконец замерла,откинула голову назад и широко развела бедра. Так широко, что никого иззрителей не обошла ни одна деталь. Ни даже деталь детали.

Прошло некоторое время.

Девушка схватила стихарь, спрыгнула со стола и скрылась вэркере. Ее преследовали аплодисменты и рев зрителей. Манфред фон Сальм и сотникРогача кричали и топали, Беренгар Таулер стоя аплодировал, Амадей Батя оралпетухом.

— Ну что? — Фридуш Хунцледер встал, пересек комнату и сел застол. — Как? Вы когда-нибудь видели такую же рыжую? Зрелище не стоило дуката? Аколи мы уж об этом заговорили, милостивый государь Шарлей, то от тебя я получилтолько два. А ведь вы пришли втроем. А здесь каждая пара глаз идет в счет — ктосмотрит, тот платит. У нас революция, все равны, мужчина и мальчик. А ну! Это яне тебе, а твоему хозяину! Ты возвращайся туда, где сидел, продолжай стругатьсвой колышек. Да и есть ли у тебя дукат-то? Ты когда-нибудь в жизни виделдукаты?

Рейневан не сразу понял, к кому обращается Хунцледер.Изумление прошло не сразу.

— Ты глухой? — спросил Хунцледер. — Или только глупый?

— Девушка, которая танцевала, — Самсон Медок стряхнулстружки с рукава. — Я хотел бы ее отсюда забрать.

— Чтооооо?

— Хотел бы принять, я бы так сказал, права собственности нанее.

— Чтооооо?