Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной - Ольга Арефьева

Еще никогда он не слыхал, чтобы тени нападали на хозяев. Но про эти улицы ходило много слухов — что здесь порой трамвайные рельсы ведут в стену, выстроенную намного раньше их появления. И что можно обнаружить заброшенный ржавый покрытый травой и паутиной башенный кран там, где еще вчера не было никакой стройки. Что из стен выходят гигантские фигуры голодных духов, и что кошки умеют пропадать посреди дороги, а потом появляться в другом месте.

Тень бросилась на человека так будто лезла целоваться. Он ощутил прикосновение как холод и страх и отбил ее ребром руки с улыбкой на зубах. Дрянь отлетела как-то слишком быстро, с мультипликационной скоростью. Перегруппировавшись в кучку, она запахла резиной и опять кинулась в губы. Он схватил ее зубами, она забилась как большая мышь, он от страха не разжимал челюсти, пока не оторвал кусочек чего-то бессмысленного. Выплюнул это, по кусочек приклеился к нёбу, и где-то в горле почувствовалась резкая боль. Стоило поддаться страху, как тень рассвирепела и стала больше. Он догадался, что надо делать, и направил в сердце горячий комочек. «Сердце — солнце, солнце — сердце», — забормотал он, облизнул губы и через силу улыбнулся. Тень отступила и начала отползать к стенке, в клочковатую полутьму.

Картинка

Тут-то его и встретила невидимая Ефросинья, прогуливавшаяся в компании Зверя. Она сразу поняла, что что-то не так, и бросилась к его спине. Опередив новое нападение, она стукнула Амиго между лопаток, поставив заплату там, где в теле была дырка и выливалась жизнь. Сегодня утром в него воткнули нож: когда он шел через рынок, его обругала сумасшедшая старуха. «Смотри, если плюну в твою тень, то твой стручок никогда больше не встанет! Сморщится, посинеет и высохнет!» — просипела она, измеряя взглядом его карманы. Он не обратил внимания, лишь стало чуть неприятно на душе. Рана заросла бы до завтра, но он опрометчиво пошел в позднее время нехорошей улицей, и нечисть успела присосаться к его настоящему времени. Он не почувствовал удара Ефросиньи, но оглянулся и с ужасом посмотрел сквозь нее на Зверя. Она, забыв, что невидима, попыталась успокоить его жестами и беззвучными криками: почему-то было очень шумно и ничего не понятно. Зверь втянулся в стену, помахав на прощание огромным грязным шлангом, Ефросинья опомнилась, отпрыгнула и стала картинкой на стене. Амиго вспомнил, как дышать, и на негнущихся ногах-ходулях сделал шаг к стенке, чувствуя себя идиотом. Его рот был склеенным, губы чужими, лицо натянутым. Улыбка сбилась набекрень, во рту шевелилось что-то невкусное. Нарисованная девушка с широко поставленными глазами и лисьими скулами что-то кричала и протягивала ему руку — а он не помнил, чтобы здесь раньше была эта картинка. В неожиданном порыве он прижал руку к ее руке на шершавой поверхности. Стена немного потеплела и на секунду схватила его за ладонь, а девушка быстро улыбнулась. Вдруг поняв, что делает что-то важное, он поцеловал стену. Ему сразу стало значительно лучше, он оглянулся на провинившуюся тень и понял, что победил. Он пошел, оглядываясь на картинку, душа пыталась устроиться в теле получше. Тень-нарушительница трусила сзади, прижимаясь к земле, как колбаса к бутерброду. Минутой позже она догнала его ползком и заняла почти обычное место, только через небольшой промежуток. Он вспомнил свое имя и трех матерей и побежал по разбитому асфальту, подпрыгивая от какой-то радости.

Агапа Вольфрамовна

Отныне тень держалась от него в сторонке, но и отойти боялась. Одно ухо у нее осталось каким-то погрызенным. Она ходила на небольшом, но почтительном расстоянии от Амиго. На ноге у нее болтался запаянный серебряный браслет со стрелкой, указующей на хозяина, с выгравированным его именем и нацарапанной от руки ее кличкой. Звали тень Агапой Вольфрамовной, но больше в шутку. У теней не бывает имен на нашем языке, а она была, скорее, самцом (пол теней определяется полом хозяина).

А Амиго прославился на весь Васильевский остров тем, что подрался со своей тенью и победил, откусив у нее ухо. В числе его подвигов упоминали еще то, что он подарил свою левую руку Бабе Йоге, сбежал сам от себя в Африку, однажды проснулся кем-то другим и победил в шахматы свою собаку. Из всех легенд правдой было лишь то, что он играл с Агапой в дурачка, правда, приходилось ей подсказывать, а это почти то же, что играть с самим собой. Голос у него стал хриплым и глуховатым, он стал мало говорить, зато много думал. Лицо девушки на стене запало ему в память, тем обиднее было через три дня обнаружить, что стену закрасили маляры. На самом деле это Ефросинья устала быть нарисованной и убежала в столицу. «Бегство — лучшее нападение», — назидательно сказала она своим туфлям.

Театр

От тоски по Лису Ефросинья прочитала и посмотрела всё, что смогла найти о нем и его работе. Она создала театральную труппу LIMB — ведь надо же было куда-то применять свою любовь. На спектакле зрителям еще в фойе завязывали глаза, и актеры молча приводили их в зрительный зал за руку. Прежде чем посадить на место, их водили по залу и сцене, давали ощупывать декорации и доски пола, на которых вот-вот начнется чудо. Они лазали по разным уровням и забирались за кулисы, трогали костюмы и световые приборы, и всё это — вслепую. Наконец, их сажали на сиденья.

Итак, первая сцена состояла из осязательных ощущений, затем шла вторая — из звуков и запахов. И лишь потом зрители снимали повязки и обнаруживали себя немного другими. Артикулируя тишину, Ефросинья выходила перед их очистившимися взглядами в виде обнаженной безлицей человеческой формы. Вместо лица была повязка. Форма некоторое время корчила рожи под повязкой, потом протягивала руки в овальное зеркало и медленно доставала оттуда лицо. Оно каждый раз было разным, и от него зависело, какая история сегодня будет сыграна. Истории были: про человека, у которого жена была стеной и сделала ребеночка из глины, про оборотня, который съел самого себя, про реку, которая вставала во весь рост, а потом падала в грязь. Про Многоглазую и Многоликую в одежде из слов и лазурита, про мертвого, который танцевал, про влюбленных, которые разбивали носы в модерн-дансе и слизывали свою кровь. В конце вечера зрителям обязательно должно было стать безудержно радостно, это считалось главным условием удачного завершения спектакля. Поэтому в финале обязательно исполняли Стихи Ни О Чем, включали ветер и бумажный снег. Ефросинья вылетала на пуховых крыльях и подмигивала всем так весело, что на секунду забывала о Лисе. Если финал был грустным, то она исполняла медленный танец в мокром платье под текущим дождем. После представления зрителям разрешали тоже поиграть с зеркалом: они протягивали руки внутрь и вытаскивали себе разные лица.

На самом деле зеркало было не нужно. Сначала надо было смотреть на свою ладонь, потом подниматься выше и выше к локтю, к плечу, пока не дойдешь до границы видимости. Тогда вся невидимая часть на месте шеи, лица и всей головы становится легко заменима.