Великий поход - Евгений Гаркушев

– Только так и следует поступать. Пора идти, девочка. Если ты хочешь прожить еще несколько лет. Родить детей. И даже вырастить их. Как повезет.

– Тогда пойдем, – решилась Мила.

– Может быть, нас еще пустят в какой-нибудь дом, – предположил я. – И накормят, не задавая лишних вопросов.

– Больше всего на свете я бы хотела искупаться, – призналась девушка. – Смыть с себя копоть. Ужасный запах гари… Мне кажется, он въелся в одежду, волосы и в кожу, стал частью меня!

– Запах смыть легко…

– Прости нас, Дима!

– Прости…

К деревне мы ушли не оглядываясь. В небе ярко светили такие близкие в горах звезды.

В высокогорной стране чудес нас вело само Провидение. Когда мы удалились от монастыря и в свете звезд брели по каменистым осыпям, Мила наткнулась на гладкий камень с вырезанными на нем письменами.

– Пограничный знак? – спросила она. – Или памятник?

– Скорее всего мани, – ответил я.

– Что?

– Мани. Камень с начертанной на нем мантрой.

Я не умею читать по-тибетски, но почти уверен – здесь начертано «ОМ МА НИ ПАД МЕ ХУМ». Самая известная мантра Востока…

– Ом ма ни пад ме хум, – раздалось откуда-то сбоку.

Мила вздрогнула и прищурилась, вглядываясь в темноту. Я различил на обочине дороги фигуру в длинном темном халате. Неподалеку от камня стоял старик с посохом в руке. Пахло от него молоком и горными травами, немного – ароматным дымом курений.

Я рассуждал, на каком языке обратиться к местному жителю – на русском или на английском, когда старик тихо сказал по-русски:

– Ищете дом? Зайдите ко мне. Прошу.

Слова он выговаривал почти чисто, хотя построение фраз выглядело странно.

После короткой беседы выяснилось, что старик когда-то работал проводником в горах, часто ходил с русскими альпинистами. Узнал русскую речь, услышал мантру и решил, что люди мы хорошие. Хоть и идем целыми и невредимыми от сожженного монастыря.

Спустя десять минут нас уже принимали в доме старика Чампы как дорогих гостей. Чампа, неплохо знающий русский язык, сидел у очага, добродушно щурясь и украдкой разглядывая нас. Его жена готовила поздний ужин. Невестка грела воду для купания во дворе, подбрасывая сухие тонкие ветки в открытый очаг. Сын пошел на другой конец деревни – одолжить какую-то еду или напитки. В общем-то на уходе парня внимания не акцентировали – я понял причину его отлучки именно так. И самое интересное, у меня даже мысли не возникло, что старик послал сына доложить кому-то о наше появлении. Не тот он человек – сразу видно. Без всяких психологических исследований. Да и ауры предательства, беспокойства у Чампы не наблюдалось. Яркая, целостная натура.

Беточка устроился во дворе, вместе с хозяйскими собаками. Как ни странно, взаимопонимание между животными было достигнуто сразу же, хотя добродушным нравом здешние псы явно не отличались. Наверное, прирожденным дипломатом был Альберт.

Чампа, конечно, хотел понять, что я за птица. Спрашивать открыто не стал – ведь такой вопрос может оскорбить гостя. Ясно, что не монах и даже не ищущий путь – ведь пришел вместе с женщиной, а для монаха по местным традициям даже сидеть или стоять рядом с женщиной недопустимо!

Как тут не вспомнить, что Мила предлагала нашему погибшему другу спать с ней под одним одеялом! Тогда я не придал этому большого значения. Мы были в другой стране, люди там жили по другим обычаям. Но Диму предложение девушки смутило, наверное, больше, чем все искушения в этой и предыдущей жизнях!

Сейчас, окунувшись в быт тибетских мирян, я начал вспоминать, сколько внимания уделяется в этой стране этикету. И насколько тяжело приходилось с нами Диме. Сколько запретов он был вынужден нарушить, через что переступить ради великой цели. Я-то никогда не воспринимал его как монаха – скорее как шустрого мальчишку, выполняющего важное поручение старших. Но он, думаю, ни на миг не забывал о своем высоком статусе и о долге…

– Задали мы вам работы, – заметил я, обращаясь к хозяину.

– Пустое, – сделав широкий жест рукой, возгласил старик.

Жена подошла к Чампе и с поклоном обратилась к нему на родном языке.

– Вода готова, – сообщил старик. – Вы можете совершить омовение во дворе. Ужин тоже готов.

Во дворе Чампы был сложен из плоских камней маленький домик – душ с укрепленным наверху баком. Туда ведром нужно было поднимать воду. Невестка старика натаскала в бак теплой воды. О водопроводе здесь, наверное, слышали, но чудо цивилизации не добралось до деревни. А столбы линий электропередачи на улице стояли – только света нигде не было. Ясно, что село снабжалось электричеством от реактора монастыря. Теперь электроэнергии здесь не будет долго… Но трудолюбивых тибетцев трудности не смутили. Если нельзя нагреть воду кипятильником – они делают это на открытом огне, как их предки. Позиция, заслуживающая уважения. Никто не ропщет. А гостей принимают так, чтобы они даже не заметили трудностей, которые имеются сейчас у хозяев.

Мила купалась первой, хотя старик, похоже, такой очередности не одобрил. Женщина должна купаться после мужчины. Даже если они моются не в общей бочке, а под струей воды…

Девушке выдали спиртовку для освещения, кусок мыла и большое махровое полотенце. Она скрылась в Душе минут на пятнадцать – я даже опасался, что мне не хватит воды. Но Мила поняла ситуацию и расходовала воду экономно.

Потом пришла моя очередь. Быстро смыв пыль, гарь и кровь, я переоделся в последнюю запасную рубашку и вышел на воздух. Резко похолодало. Мила обернула голову полотенцем, которым, по-хорошему, должен был воспользоваться и я, закуталась в шерстяной плащ. Я не стал просить у хозяев одежду. Теплая по местным меркам весенняя ночь – каких-то десять градусов выше нуля…

За стол сели, когда перевалило за полночь. Комнату освещала большая спиртовая лампа. Высокий язычок пламени колебался от сквозняка. По стенам метались причудливые тени.

Чампа разлил в маленькие глиняные чашечки ароматный спиртовой раствор, настоянный на травах – как я понял, аналог местного самогона. Сам сел с нами. Больше никто из членов семьи приглашен не был.

– У нас сегодня погиб друг, – сказал я. – Монах.

– Мы знаем, – с достоинством ответил Чампа. – Утром о теле позаботятся. Горевать не о чем. Монаха ждет хорошее перерождение. Хоть он и не достиг сатори в этом воплощении, им пройден правильный путь…

Здесь, под закопченными балками низкого свода, помнившего тех, кто жил в хижине сто, двести, триста лет назад, мне сразу же передались уверенность и спокойствие Чампы. Дима должен был прожить свою жизнь именно так, встретить свою судьбу на развалинах приютившего его монастыря. В этом заключалась высшая истина.

Я кивнул и пригубил чашку с напитком. Лицо Милы просветлело – смерть уже не казалась ей такой страшной. Гораздо хуже – неправильная жизнь. Взяв чашечку тонкими пальцами, девушка проглотила обжигающую жидкость, робко улыбнулась хозяину.