Барселона. Проклятая земля - Хуан Франсиско Феррандис

Через несколько дней двое отшельников вернулись с носилками, на которых покоилось тело Гисанда, над ним уже потрудилось разложение. В Тенесе им разрешили забрать покойника, чтобы предать христианскому погребению.

С наступлением темноты монахи устроили шествие с факелами и пели мосарабский похоронный гимн.

Бо́льшая часть пещер, вырытых отшельниками, узкими проходами связывалась с маленькой часовней, где было распятие, масляный светильник и шкафчик для церковной утвари. Гисанду вырыли могилу в полу часовни.

Изембард хотел оставить лесному рыцарю его меч, но Пау попросил его сохранить оружие. Для Гисанда его ученик был символом нового времени, и, даже несмотря на поражение, он бы не пожелал, чтобы его меч гнил в безымянной могиле.

Они отслужили мессу за упокой души рыцаря и прикрыли могилу плитой. В ту ночь Изембард поднялся на башню Бенвьюр и долго смотрел на север. Он думал о Ротель; быть может, ее учитель тоже умер.

Брат с сестрой, разделенные днями пути, переживали одну и ту же тревогу и неуверенность, каждый на своей стороне мрачной стены, которую воздвигла между ними неисповедимая воля Господа.

Запах смерти не давал Фродоину рассуждать ясно. Он стоял на площадке одной из полукруглых башен ворот Бисбаль. И над главным въездом для повозок, и над двумя боковыми проходами Дрого де Борр подвесил головы казненных готских патрициев – как предупреждение для всякого, кто осмелится штурмовать город. От этого зрелища волосы вставали дыбом.

Барселона затаила дыхание, почувствовав на себе жестокость человека, который называл себя виконтом и восседал на старинном троне в графском дворце. Ни викарий, ни судья, ни совет boni homines не посмели жаловаться, когда самые богатые дома подверглись разграблению и в городе воцарился хаос. Хозяева домов, хранившие у себя оружие, раздали его своим рабам, и вот, как обычно и бывает, первое возмущение повлекло за собой суровые репрессии. Дрого был неумолим и деспотичен; он возвращал старый долг чести, он помнил, что ему был закрыт вход в Коронованный город. Властелин нарушил свое обещание, и Барселона обагрилась кровью, а Дрого оправдывал себя тем, что карает лишь мятежников, противящихся его власти.

У Фродоина сердце сжималось всякий раз, когда он получал известия о новых бесчинствах. И все-таки он вел себя осмотрительно. Он был епископом Барселонским, единственным представителем законной власти. Фродоин пытался влиять на жизнь в городе, но наемники Дрого были повсюду. Чтобы злодей не так свирепо буйствовал, Фродоин позволил ему опустошить городскую казну и поселиться в графском дворце, где он держал и маленькую Арженсию. Фродоин боялся за дочку Годы и часто посылал своих гвардейцев проверить, насколько достойно ее содержат. Он знал, что девочка живет в подвальном этаже, что ей прислуживают две юные рабыни, и все-таки она беспрестанно плачет, и все сочувствуют ее судьбе.

Желая очистить душу и обелить свою репутацию в бурлящем городе, узурпатор пожертвовал либру серебра на работы в соборе. Такова была мера, которую использовали на монетном дворе: хватило на двести сорок денариев. Строительные работы на площади шли полным ходом. Возчики доставляли камень с древних развалин и кирпич, который обжигали на озере Кагалель. На скругленных деревянных лесах собирались полукруглые арки – они будут поддерживать своды. И уже различимы были очертания трех нефов – центральный вдвое шире боковых. Город завороженно следил за чудесной работой.

С другой стороны, суд в Барселоне стоял закрытым, да и от рынка почти ничего не осталось. Голод уже выпустил когти, и Дрого был вынужден реквизировать запасы зерна из кувшинов возле графского дворца, чтобы кормить бедняков, готовых поднять бунт. Несколько готских семей перебрались в Уржель и Жирону, бросив на произвол судьбы свои поля и сервов. Перед советом boni homines Дрого оправдывал все злоключения происками предателей-готов и заверял, что дела пойдут по-другому, когда король назначит его графом. И все-таки от Барселоны разило нищетой и отчаянием.

В тот третий день марта, на святого Селедония, Фродоин выехал из дворца без стражи, одевшись в простую сутану Сервусдеи. Ему хотелось подышать свежим воздухом и успокоиться, а еще узнать, как там Года. Хотя епископ и понимал, что за ним следят, он был не в силах удержаться от нового свидания – с момента их последней встречи прошло уже много дней. Элизия и другие горожанки носили изгнаннице еду и одежду, однако в ответ на распросы Фродоина они только хмурились и качали головой.

Фродоин немного успокоился, когда выбрался за городские стены. Приближалась весна, миндальные деревья стояли в цвету. Рабы чистили каналы, чтобы приступить к орошению садов, разбитых вблизи озера Кагалель. Фродоин навестил аббата монастыря Сан-Пере-де-лес-Пуэльес и, удостоверившись, что никто не увязался за ним следом, прикрыл голову монашеским клобуком и пешком направился к склону Монс-Иовис. В старом порту было пусто, не считая лодчонок нищих рыбаков. Их голые голодные дети побежали за монахом, но в этот день Фродоину нечего было им дать.

С тяжелым чувством поднимался он по тропе – боялся того, что ожидало его в маленькой башенке. И когда он вошел, сердце его сжалось. На Годе было все то же черное шерстяное платье, теперь совсем заношенное, голову она укрывала платком. А под платком его встретило бледное лицо с запавшими глазами. Изгнание и тревога за Арженсию подтачивали женские силы. Года очень похудела, на полу лежали нетронутые припасы. Не прикасалась она и к одеялам, и к чистой одежде, которую доставили ей из города.

– Зачем ты пришел, епископ? – спросила Года без прежнего высокомерия. – Со мной все в порядке, если тебя это интересует. Я научилась обходиться без моего дворца, моих сервов и украшений.

Года позволила епископу себя обнять. Ее увядшая кожа пахла не розами, а грязью предместья. Фродоин ощутил, насколько глубока ее скорбь.

– Барселона уже на последнем издыхании, – произнес он. Бодриться сейчас не имело смысла. – Теперь я понимаю, почему виконт Сунифред и вы, готы, запрещали Дрого появляться в городе… Но я как-нибудь со всем этим справлюсь, и твоя дочь снова будет с тобой.

– Как она, что с ней? Женщины говорят, что она ни в чем не нуждается… кроме меня.

– Дрого не осмеливается обходиться с ней плохо. Ни я, ни город ему этого не простят.

Года сжала губы, сдерживая слезы. И высвободилась из объятий Фродоина.

– Все идет не так, как мы ожидали, – тоскливо признал епископ.

– Кто-то нас предал. И я говорю не об этом трусливом Гали.

– Я не знаю, кто это мог быть! Стража моя мне верна.

Года молчала, и Фродоин не знал, что еще сказать. Его любимая угасала в одиночку. Он хотел ее обнять, но Года выскользнула наружу и обратила взгляд на сверкающее море.

– Почему ты не ушла в Ампурьяс? – спросил он из-за спины. – Я знаю, граф Суньер Второй и его брат Дела – твои давние друзья. Капитан Ориоль мог бы тебя сопроводить.

Года, уйдя в свои мысли, смотрела на берег и на голодных рыбаков в лодках.