Тагир. Ребенок от второй жены - Яна Невинная

— Отец! — подхожу и кладу ему руку на плечо. — Мы сделаем всё по-нашему.

Проходит секунда, две. И руки отца разжимаются, он без сил опускается рядом, пнув лежащее тело Ахмета.

Перед глазами у меня пелена ярости. Сзади верещат женщины, отец сидит на полу, стискивая кулаки, костяшки у него в крови, по лицу текут слезы. Никогда не видел его таким убитым. Даже в те дни.

Вижу, что в проеме стоит охрана, не зная, что им можно предпринять.

— Ахмета вывести во двор. Охраняйте. Перизат и Наилю киньте в чулан. Еды до утра не давать, — беру себя в руки, отдаю приказы.

И они рассыпаются по комнате. Хватают женщин, выводят, несмотря на их крики и причитания. Волочат без уважения тело потерявшего сознание Ахмета. Как последнюю шваль. Он не тот, кто достоин уважения.

Беру на руки Ясмину и несу к себе в спальню.

— Фаина! — рычу, зная, что пронырливая служанка где-то рядом.

Не отсвечивает, но готова прийти на помощь, когда нужно.

— Да, господин Тагир, — раздается ее подобострастный голос.

— Вызови врача, он осмотрит мою жену, — холодно киваю ей, чтобы проследила, чтобы всё было сделано, как надо.

Охрана у двери стоит, понуро опустив головы. Знает, что когда я завершу разгребать дерьмо в доме, возьмусь за них. Не поздоровится всем, кто посмел допустить то, что под защитой моего дома случилась беда. Не рву их на части прямо сейчас только потому, что не случилось непоправимого.

Иду в гостиную на звук плача матери. Руки дрожат. Не могу унять дрожь, которая не отпускает тело. Захожу и прикрываю дверь. Вокруг тишина. Как будто все замерли в ожидании неминуемого конца. Слышны только шаги за дверью и звуки улицы.

— Я созвонился со старейшинами. Они ждут нас к утру, — глухой голос отца достигает слуха, но воспринимаю не сразу. Потом киваю.

— Хорошо.

Не смотрю на родителей, держащихся рядом, наблюдаю за омрачающейся погодой за окном. Накрапывает дождь, смывает следы занявшегося пожара. Его быстро потушили, но Ахмет отвлек охрану и подобрался к Ясмине близко…

— Господин Тагир, — дверь резко распахивается, и в комнату входит Динар, замирая на пороге и с опаской глядя на всхлипывающую маму.

Раньше бы он постучал и дождался разрешения войти, но случившиеся события стерли рамки приличий и сделали их ненужными. Сейчас всем не до церемоний.

— Разместили? — спросил равнодушно, но в душе был раздрай, стиснул кулаки. Не показал голосом творящегося внутри. Только так мог держаться.

Убеждаю себя, что Ахмет должен предстать перед старейшинами. Злюсь и ненавижу себя за то, что не предотвратил смерть Аслана. Всё должно было быть по-другому. Всё. Но прошлое не вернуть…

— Заперли в собачьей клетке, — доложил он. — Я выставил охрану, чтобы он не сбежал. Еще какие-нибудь поручения будут?

— Ступай, — покачал головой, отпуская, чтобы мы остались с семьей наедине.

Наиля с матерью заперты в чулане, но недолго им быть в этом доме. Она ошибается, если думает, что сможет быть ихдад. Возвращу домой с позором, с клеймом отверженной, дочерью убийцы и насильника. Впрочем, ни ей, ни Перизат завтра будет некуда возвращаться. Никто их там не будет больше ждать. А всё остальное — не проблема нашей семьи.

Пока Ахмета разместили в собачьем загоне, в котором я планировал завести бойцовских собак, он жив. Пусть переночует в таких условиях, он это заслужил. Это единственное, что спасает его от смерти прямо сейчас.

— Что с ним будет? — подала слабый голос мама, но на этот раз ее слезы не вспарывали мне грудную клетку, не трогали так сильно, как восемь лет назад. Именно они в свое время стали причиной трагедии.

Мне самому было тошно. Все эти восемь лет держать под боком тех, кто уничтожил дух нашего рода; тех, кто смеялся за нашими спинами и знал, что поставили нас на колени. Было уничтожено всё, что было мне дорого, из-за навета. Семья Ясмины потеряла сына, брата… А я… Заслужил это, стискиваю кулаки, зная, что не время жалеть себя.

— Пришла экспертиза рубашки, — проигнорировал ее вопрос и сказал то, что действительно важно. Повторил то, что они проигнорировали в прошлый раз. — На ней кровь Наили. Мы больше не будем скрывать ничего, мама.

В произнесенном не было нужды. Все в комнате уже знали, что Аслан Булатов не был виновен в преступлении, за которое был убит. Зверски и вероломно. Груз вины тяготил сердце, и я разрывался между чувством и верностью семье. Решение было только одно. Вину я возьму на себя.

— Я тебя спрашиваю, Тагир! — вдруг закричала мама, вскакивая с места. — Что будет с Ахметом? Почему он всё еще жив?

Застыл на месте, прикрыл глаза, потом повернулся к родителям, встречаясь лицом к лицу.

— Успокойся, Анель, — сурово произнес папа. — Мы сами разберемся. На этот раз будет сбор старейшин.

— Он не имеет права дышать, а вы, мужчины, только цепляетесь за стариков! — крикнула с надрывом мама, а затем замолчала и заговорила тише, стала переводить взгляд с меня на отца. — Никто ведь не знает, что он тут, правда? Вы должны поступить как мужчины, по нашим традициям! Почему он там, а вы здесь?!

— Успокойся, мама, — холодно осадил ее крики. — Ты уже наворотила делов.

Знаю, что не должен был так говорить. Но заноза в сердце и застарелая боль, вскрывшая кровоточащие раны, не давала здраво рассуждать.

— Что ты такое говоришь, Тагир? — зарычал отец, набычиваясь.

Я повернулся на выход, боковым зрением уловив движение, и вдруг увидел на пороге застывшую Ясмину. Вид у нее был слабый и болезненный. Под глазами залегли тени, руками она обхватила себя за плечи.

Повисла тишина. Мы все смотрели на нее, она на нас. Время будто замерло.

* * *

Прошлое

Наиля стояла напротив с горящими глазами, а я сжимал в руках пропитанную кровью рубашку. В ушах отзвук уличного шума, гул. Захожу в дом и хлопаю дверью. Иду к отцу, пока злость не захватила с головой.

— Сделаем экспертизу, — прикрыв глаза, отвечает мне он. — Врач приедет утром.

Грудная клетка его тяжело приподнималась, выдавая, как ему плохо и как он едва держит себя в руках.

— Завтра сбор старейшин. Мы решим всё, как положено, — качает головой отец, находится на грани.

Горе подкосило его. Малика была любимицей, папиной дочкой. А теперь для нас потеряны все ориентиры. Внутри только злость и желание мести.

— О чем вы говорите? — раздался вдруг голос матери, которая, шатаясь, держалась за косяк двери.

Мы с отцом переглянулись, он качнул головой.

— Иди к Малике, мама. Это мужские проблемы, — выдыхаю, слыша, как скрипят от натуги сжатые челюсти.

Вот только она не слушает, оседает на пол. Подхватываю, чувствуя, как от горя она похудела, стала совсем пушинкой. Мне бы зайти к сестре, но внутри всё разъедает кислотой. Это моя вина. Не уследил. Допустил такое.