Гипнотизер - Андреас Требаль

Умолкнув, Элен закрыла глаза. Не могло быть никаких сомнений в том, что до сих нор она ничего не рассказывала об обстоятельствах своего похищения, поскольку Жоффе лихорадочно записывал что-то в блокноте. Я чувствовал на себе взгляд графа и мог догадаться, что тот задумал: я должен подвергнуть Элен гипнозу, чтобы она назвала имя похитителя, что, в свою очередь, позволило бы вернуть деньги. По лицу графа я видел: ничто его не пугало сильнее, нежели перспектива провести последние дни жизни в нищете. Но внушаема ли Элен? И даже если так, совладать с ее волей окончательно мне не удалось бы. Находясь в глубоком трансе, она уклонилась бы от ответа на действительно важные, сокровенные вопросы и вообще оборвала бы психический контакт.

Я напряженно искал решения. И отыскание его, несмотря на всю ясность проблемы, тем не менее было сопряжено с немалыми трудностями: в лице графини де Карно пресловутый Бернар отыскал доступную и легко управляемую жертву, ибо загипнотизировал Элен безотказным оружием, равного которому нет на свете: клятвой в вечной любви. Таким образом, оставался лишь один способ: заставить Элен признать, что ее желание встретиться с любимым — единственное средство и что упомянутого любимого ей придется дожидаться до скончания веков.

Возможно, даже у нее появились первые сомнения в этом. Мне представлялось, что графиня уже достигла середины лестницы, где путь наверх и путь вниз сравнялись. И молчание ее свидетельствовало о том, что она просто желает перевести дух перед тем, как принять решение, куда все-таки направиться — вверх или же вниз. Если она собралась спуститься, сражение правды жизни и любовной тоски хоть и не было проиграно бесповоротно, однако я знал, что случись такое, должны миновать дни, а то и целые недели, пока Элен снова окажется на той же ступеньке. А времени для этого у графа не оставалось. Если уплаченные в качестве выкупа деньги к концу года так и не будут ему возвращены, графу придется прийти к банкиру Буасье и сказать: все, что мое, отныне ваше.

Не имея никакого конкретного плана, я все-таки предложил господам из полиции отступить на задний план. Затем взял стул и, поставив его у изножья кушетки, уселся. Непосвященному могло показаться, что Элен спит, однако ее выдавало прерывистое дыхание. Я тихо заговорил — о своей сестре, о ненависти к аббату и о том, что для прозрения мне необходимо было получить по голове бутылкой из-под шампанского.

— Вам я могу рассказать правду, Элен. Даже вашему отцу я многого недоговорил. Не правда ли, граф?

— Он прав, дитя мое.

— Я бездарно и легкомысленно упустил любовь Марии Терезы, графиня. И рассказываю это вам потому, что моя боль сравнима с вашей. Кем для меня является Мария Тереза? Тем же, кем для вас Бернар: стоит этим людям улыбнуться нам, как мы уже на седьмом небе от счастья. И тем самым, словно несчастные, заплутавшие рыбы попадаем в расставленные ими сети.

— Как прекрасно, — ответила Элен и открыла глаза.

Вначале я сомневался, смогу ли одолеть этот серебристый взор.

Но мои слова и лаконичное признание собственных чувств обладали ничуть не меньшей силой внушения, чем мой взгляд гипнотизера. Только тем, кто верит в то, что говорит, дано убедить в этом другого — старая мудрость оказалась верной и в случае с Элен. Графиня неудержимо погружалась в собственные чувства, подстегиваемые безжалостно откровенным описанием моих желаний заключить Марию Терезу в объятия, целовать ее.

— А теперь все позади! — внезапно чуть ли не прокричал я. — Остаются одни только сладостные воспоминания.

Мне вспомнилась зеркальная стена фехтовального зала. Я увидел свое отражение — воплощение вселенской скорби. И мне внезапно захотелось снова оказаться перед этим зеркалом во всю стену: как было бы здорово пройти и сквозь огромное зеркало, словно через домашнее трюмо — но на сей раз с тем, чтобы познать чувство защищенности, сопутствующее нам, когда мы входим в некое охраняемое добрыми силами помещение. «Вероятно, тебе откроется возможность без помех и в состоянии благостной просветленности наблюдать и слышать себя с той стороны зеркала. Так ты сможешь безболезненно отдаться воспоминаниям, вызвав перед собой дорогие тебе образы, звуки, запахи».

Разве это не было бы бальзамом на душу?

Желание и идея сливались воедино, влияя друг на друга. Станет ли Элен сопровождать меня? Что предстало бы ее взору, что она ощутила бы, спроси я у нее о лучших из ее переживаний? И я решил дерзнуть, отважившись на немыслимое. Элен, к которой был прикован мой взор и которая ждала, что сейчас произойдет, взялась за протянутую ей руку. Я попросил ее сосредоточиться на зеркальной стене фехтовального зала и попытаться просто пройти сквозь нее. Она не сомневалась, что такое возможно и верно: она шагнула сквозь зеркало и дала внушить себе, что неуязвима для вмешательства этого мира.

— Элен, давайте набросим на нашу душу сеть наших желаний. Давайте попробуем. Взглянем на мир, но уже с территории защищенности, дарованной нам Зазеркальем. Там мы сможем давать установки, угодные нашей душе, создающие образы и события по нашему желанию и открывающие нам нашу личную истину.

Эксперимент удался. Рассказ о нашем с Марией Терезой ужине пробудил интерес Элен к воспоминаниям. И она рассказала, как однажды Бернар ради того, чтобы скрасить серость будней, предлагал ей перепробовать десятки сортов горчицы. Элен вздыхала, причмокивала языком, словом, вела себя так, будто каждый из сортов доставлял ей истинное наслаждение. И так как она в зеркале своего «Я» видела Бернара, который шутливо-торжественно подносил ей к носу намазанные горчицей ломтики хлеба, эффект был настолько силен, что графиня ненароком пару раз даже ударилась головой о стекло.

— Элен, вы вкушали горчицу, а вот мне хотелось бы вспомнить и вновь вдохнуть запах ее волос, пережить прикосновение ее губ!

Я чувствовал, что говорю внятно, уверенно, по голос мой доходил до меня как бы издалека: едва сообразив, что сам погрузил себя в транс своими желаниями, я тут же вновь оказался за зеркальной стеной фехтовального зала графа и взирал оттуда на реальный мир — на гобелены, шпаги, сабли и алебарды. И какой бы фантастичной ни представлялась эта картина, я полностью отдавал себе отчет в том, что я хозяин положения. Иными словами, даже во время контакта я стремился выведать у Элен новые и новые тайны. Уверенность не покидала меня. И воспоминание о горчице и столь повышенный интерес Элен к ней говорили о том, что дочь графа де Карно прятали в той области Франции, где эта приправа любима и распространена. Но что она расскажет, если заставить ее окунуться в мир запахов?

Поскольку мое желание вызвать в памяти образ Марии Терезы принимало зримые очертания, мне не составило труда вспомнить ее обнаженное тело, аромат ее кожи, духов. Я ощущал их настолько явственно, словно эта женщина сидела у меня на коленях. Вскоре Элен упомянула о том, что от одежды Бернара исходил сильный запах гари, а волосам его был присущ сладковатый запах угля. Даже витая в собственных воспоминаниях, я понимал: несмотря ни на что, я достиг поставленной цели. Краем глаза я видел, как Альбер Жоффе торопливо исписывает страницу за страницей, фиксируя сказанное Элен. Граф де Карно и Ролан, перешептываясь, упоминали о Бургундии. И на самом деле перечисленные Элен запахи были не совсем обычны: уксусные и серные испарения, и еще, что самое любопытное, она добавила, что неподалеку, если судить по характерным ударам металла о металл, располагалась кузница.