Золушка. Жизнь после бала - Татьяна Герцик

Пришлось сесть на стул рядом с ее столом. Мне все это жутко не нравилось. Что происходит? Она хочет, чтоб вышел Олег Геннадьевич? Еще раз убедиться в наших близких отношениях? Но она и так обо всем догадалась… А если и сама не догадалась, то те, кто видел нас с ним вдвоем, наверняка ей глаза открыли.

Но вот компьютер перезагрузился. Элеонора Павловна распечатала приказ, я его недоуменно взяла. Неужели нельзя было переслать его Вере Гавриловне по электронке? Нет, все-таки начальница меня просто взбодрить решила, больше ничего в голову не приходит.

– Телеграмма, телеграмма, – напевала Элеонора Павловна, неспешно перекладывая нескончаемые листки бумаги из одной стопки в другую. – Куда, куда, куда ты запропала?

Дверь кабинета открылась, из нее вышла Октябрина Матвеевна. В этом не было бы ничего неожиданного, если б не ее вид. Она была не просто красной, она была какой-то распаренной, и на припухших губах не было помады. Платье на ней было… ну, в таких в приличных учреждениях не ходят, однозначно. Слишком открытое, верх полупрозрачный, и чувство было такое, будто она его только что торопливо натянула: сидело она на ней как-то кривовато.

Увидев меня, она почему-то победно взмахнула рукой, и, не здороваясь, быстро прошла к выходу, что-то мурлыча под нос. Я недоумевающе уставилась на Элеонору Павловну. Та сконфуженно опустила глаза и протянула:

– Ну, старая любовь, как известно, не ржавеет…

И я все поняла! Нет, как долго до меня доходит, как до жирафа! Наверное, я побледнела, потому что Элеонора Павловна испуганно проговорила:

– Только в обморок не падай, ничего страшного ведь не случилось.

Конечно, не случилось. Более того, все замечательно, вот только почему так стремительно увеличивается пустота в груди?

А вот не надо верить в мужские обещания, ведь прекрасно знаю, что это только слова, ни к чему не обязывающий пустой звук и ничего более. Так что сама виновата. Кто же еще? Старательно улыбаюсь Элеоноре Павловне, с усилием растягивая губы, и понимаю, что улыбаюсь точно такой же болезненной улыбкой, что и она.

– Спасибо! – неужто это мой голос? Хриплый такой. Такой у Лизы бывает после ангины. Захотелось откашляться, и я пару раз кашлянула, прочищая горло.

Элеонора Павловна как-то сокрушенно развела руками и чуть слышно утешила:

– Знаешь, так лучше.

Согласно киваю.

– Да, вы правы. – И уже про себя: – Свобода? – но в душе радости никакой нет. В самом деле чувствую себя выброшенной в мороз на улицу никому ненужной бездомной дворняжкой.

Тоненько заскрипела дверь, и мы одновременно повернулись на звук. В предбанник вышел Олег Геннадьевич и застыл, едва увидев меня. У него тоже красные, будто намазанные помадой, губы. И удивленные, одновременно и обескураженные, и растерянные, глаза. У меня так гадко стало на душе, хоть плачь. И еще отчаянно стыдно. Я стремительно отвернулась, пряча потрясенное лицо. Раздался щелчок закрываемой двери, и все стихло.

Машинально забрала поданные секретаршей листки, медленно побрела по лестнице вниз, глубоко дыша, превозмогая боль в груди и накатившее вселенское уныние. Зашла в кабинет Веры Гавриловны, подала ей совершенно ненужные листки. Она сочувствующе посмотрела на меня.

– Вы не пара, Катя, – она не стала скрывать своего участия в сей поимке с поличным. – Совсем не пара. Олег Геннадьевич держался до сегодняшнего дня, это правда, но ты сама видела, чем это закончилось. И где гарантия, что он не стал бы поступать так и дальше, после свадьбы?

– Никакой, – скучно согласилась я. – Спасибо, вы избавили меня от многих проблем. И от угрызений совести в том числе.

Она нервно поежилась.

– Возможно. Но почему-то у меня нехорошее чувство неправильности сделанного. Какой-то фатальной ошибки.

– Почему? – этого я не поняла. Если уж сделано, то к чему сомнения? – Октябрина Матвеевна что, тоже в заговоре участвовала?

– Нет. Это мы с Элей решили тебе глаза открыть.

– А как догадались?

– Эля генерального по громкой связи пыталась вызвать, после того как к нему Октябрина зашла в слишком откровенном платье. Да ты сама его видела. – Значит, пока я по лестнице сползала, Вере Гавриловне уже обо всем было доложено? Быстро работают, однако. – Олег Геннадьевич ей не ответил. И чем они там занимаются, стало ясно. Тогда она позвонила мне. Остальное ты знаешь.

Я кивнула. Почему-то пошатывало, и я с надеждой посмотрела на выход. Мне бы сейчас за свой стол, хоть немножко прийти в себя. Слишком стремительными оказались перемены в моей жизни.

Вера Гавриловна с сочувствием предложила:

– Иди домой. Передохнешь, с силами соберешься.

– Может, мне уволиться?

Она переполошилась:

– И не думай даже! Лизонька ушла, если и ты уйдешь, я что делать-то буду? И так вчера до девяти вечера сидела, справку дурацкую сама писала! Нет, нет, и нет! Я категорически против! И не бойся, генеральный тебе досаждать больше не будет! Есть же у него совесть, в конце-то концов!

В существовании у мужчин совести я всегда сомневалась, но решила поверить на слово старшему, более опытному товарищу. Попрощалась, направилась в отдел. Там заявила Марье Ивановне с Любовью Николаевной, что у меня жутко разболелась голова, и я домой отпросилась.

Они покивали, соглашаясь.

– Иди, конечно! А то ты прямо поганка бледная, прозрачная вся. Такое чувство, что вот-вот с ног свалишься, – Любовь Николаевна всегда умела добрым словом приободрить болящих.

Кивнув на прощанье, забрала сумку и ушла. Выйдя на улицу, призадумалась. Куда теперь? Не домой однозначно. Мне там тоскливо до ужаса, хоть вой.

Падал легкий снежок, было тепло, всего минус семь, и даже без ветра. Решила пройтись, подумать, как жить дальше.

Тихо шла по заснеженным улицам, утишая боль внутри. Снежинки, падающие на лицо, кололи холодом и тут же таяли, оставляя на коже капельки воды. Со стороны можно было подумать, будто я плачу, но это было не так. Мне было жаль наших отношений с Олегом Геннадьевичем, видимо, я все-таки поверила в нашу совместную жизнь. Но теперь все рухнуло, оставив после себя недоумение и обиду.

Я вообще не понимала, для чего он говорил мне о любви, если я была так легко заменяема? Просто не понимала.

Зазвонил телефон в сумочке. Проверила, кто звонит. Олег Геннадьевич. Вот, как чувствовала! Интересно, для чего он звонит? Оправдаться? Не понимаю, чем можно подобное оправдать. Или нет, понимаю. Типа, если бы я переехала к нему, он был бы мне верен по гроб жизни. Неужели я права?

Ответила из чисто академического интереса:

– Слушаю вас внимательно, Олег Геннадьевич!

От моего официального тона он немного помолчал, потом сдавленно произнес:

– Прости, Катюша.