Натренированный на победу боец - Александр Терехов

– Сам дойдешь?

– Я дойду.

– Пусть сидит. Вон уже носилки несут.

Понесли четверо, в лицо засматривались фонари, я подумал: мы так от дома далеко; как далеко! живешь рядом, а когда надо – разделяет железная дорога, кассы, очереди. Разделяет расписание автобусов. Версты от остановки. Нетвердая память, ее годности есть срок. Земля. Законы движения. Законы неодновременного местоположения тел.

– Хрен ли стали?

– Плачет…

– Где? Это снег натаял, нападал и натаял.

Посредине погасло, свет погас, холодней. Фонари слепли поочередно с треском, словно лопались, но марш еще бил. Догремев горький конец, с неба сказали:

– Хорошо. Всех на исходные. Свет, слышно меня? Договаривались же, два луча на фигуристов и сопровождать с запаздыванием! Сколько напоминать? Молодых мало на улице. Руденко, что у тебя за деятель пляшет в свадьбе – форма одежды парадная, а на голове каска? Оденьте по уставу! Отбой.

Носилки накренились, вдруг – вниз, подвальная недвижная стужа, я с собачьим скулежом вцеплялся в батареи, несли, сдергивали, придавливали локтем шею. Переложили на топчан – тотчас сел. Больше не ложиться. Тепло. Клинский – коротко остригся, обмороченно сдвигал губы дудкой. За желтой ширмой шаталась тень – выглянул Свиридов, ощерился и двинулся на меня, расстегивая рубаху.

– Хреново?! А мне? В синяк били! Какого хрена сел? Ляжь! Вот: в синяк били. – Вертанулся к Клинскому. – И ты смотри!

Я залез на каталку. Надо сказать: больше не лягу спать, я кашлял.

– Сюда. Теперь и шатание в ногах? – Из-за ширмы Свиридов вытащил длинного солдата, оторванный черный погон на неподпоясанном кителе, толкнул на стул спиной ко мне. – Причина? Кто приказал?

– За свободу хотели. За народ, – торопливо ответил солдат. Свиридов размахнулся и вмазал ему по щеке. Наклонился и прошипел:

– За какой на хрен народ? За какую, к чертовой матери, свободу?! – Завопил: – Кто водку принес в батальон?! Пьяные, падлы? Обиделись на выкрики? Сгоряча понеслось – да?! Я т-тебе по-ка-жу вырванные годы – про священный долг! Кто стрелял по вертолету?

– Товарищ солдат, молчать некогда, – уведомил Клинский. – В районе военное положение. В личной карточке есть ваша роспись, что законы военного времени доведены. Дело нешуточное. Тут домолчаться можно…

– Спьяну? – опять склонился Свиридов. – Сдуру? Все били и ты вдарил?

– Хотели… Ну, как лучше. Чтоб свобода как-то… Вместе, – промолвил после молчания солдат и слезливо выдохнул.

– Да твою же мать! Как пробить твою тупую башку?! – заревел Свиридов. – Скажешь: сдуру и один – десять суток губы. За свободу и вместе – десять лет! А при отягчающих – и лоб зеленкой помажешь! Тьфу!

Клинский посмотрел на часы и мягко погладил виски.

– Дуй отсюда, – махнул Свиридов. – Свободен. Погоди, только последнее скажи. Скажешь и пойдешь сразу. – И заорал во всю мочь: – Это он стрелял по вертолету?! Это он командовал?! Да?! – рывком развернул солдата ко мне. – Скажи! Да! – Тыкал в меня, другой рукой душил солдата локтем. – Да! Скажи! И пойдешь!

У солдата из ноздрей закапала кровь, он подхватывал ее губами.

Свиридов отворил дверь.

– Ступай. В синяк били. А виноватых нет. Снег клади на переносицу. Стой, я тебе бинт дам. Пройдет. Как звать? Пройдет, Михаил! Дома ждут? Дай тебе бог. Давай. Дуй до горы. Не он? Нет? Не боись, его не увидишь никогда, отпуск дам. Он?

Солдат шмурыгал, сморкался в бинт, задирал голову, смежив веки, будто прислушивался. Свиридов крякнул:

– Ступай. Дневальный, давай рентгенолога. Здрасти, товарищу грудную клетку. Подозрение на воспаление. Ходит, понимаешь, без головного убора. Ляжь, не бойся!

По запрокинутым рукам съехал свитер, расстегнулась рубаха, не дышать, живот придавил защитный фартук – прогудело.

Клинский возмутился.

– Свиридов, что за самодеятельность? Что-то при новом губернаторе вы много себе позволяете. Ты не в родном клубе! Что такое? Куда?!

Свиридов подпрыгнул и заглянул Клинскому за шиворот.

– Ерунда! Показалось, рубашка ваша маленько устала. Что ль, грязновата. А если и да, что ж такого? Кто узнает? Никому. Только вы и я – могила. Я побег. Да че вы смурной? Забудем. Пусть я шутил.

Клинский сызнова задудел губами, прикрыл ладонями ворот рубахи, я решил, он закашлялся, но он так смеялся.

Старый двигал по столу сгущенку.

– Шестаков оставил. Арестовали. Водоканал, какая-то механизированная колонна заявила, что давали. И он брал. При мне признался. Неудивительно. Не удивлюсь и… Нюхаешь? Я пьян! Полдня заливал на площади каток – боялся простыть. Молоко привозили. Время то же. Завтра надо убираться. Все наше я собрал в мешок, закидал грязными наволочками. Послезавтра – Москва. Дотерпишь?

– Еле хожу. Противно.

Медсестра уколола – начали антибиотики. Выпил витамины, полоскал рот. Температуры у меня нет, есть слабость. Парили ноги с горчицей. Научили позе для отхаркивания. Кашель редел, но, взрываясь, оставлял ноющую боль, лечь на живот. Пожалуй, болят кишки и желудок, я крутился, чтоб застать боль в изначальном месте, застать ее глаза.

Старый поискал врача по кишкам, обещали утром, может, эта боль – день без горячей пищи? Ночью никто не придет. Если воспаление, антибиотики снимут и его. Второе одеяло. Но я смогу встать?

На два часа меня хватит? Нам на руку – я валяюсь, сторожить не будут. До станции самое большее час, в поезде сразу лягу. Но все может наладиться уже утром. Отравился? Что я ел? Отбой.

Дежурная сестра Старому: вас спрашивает какой-то с мясокомбината Григорий. Говорит, вы знаете. Старый: мы ж не можем ему помочь, что он до нас прикипел. Скажите, не пускают к нам.

– Нет. Пусть ждет.

– Ты не спишь? Болит желудок?

– Никого нет?

– Мужики у телевизора. Чего тебе этот Гриша?

– Ты прав: их нам не сдвинуть. Но крыс мы приведем. Из мясокомбината. Ты понял? Они на взводе, жрать нечего. Если отрезать от воды – тут же сдернутся!

– Подожди, ты проснулся? Что несешь?!

– Не ной. Сколько цехов? Мясокостный есть?

– Опомнись, самое меньшее – триста тысяч… Разве можно?

– До города час пешком. Дойдут в двое суток. Как раз. Развилок нет. В поле не пойдут – снег. Ты ему объясни, как правильно… Попомнят. Зови!

– Что ты несешь?! – с сердцем воскликнул Старый.

– Все равно.

– Хорошо-хорошо, хорошо. Но тебе не все равно – запомни!

– …Да, Гриша, да, есть способ. Сядь. Трактор с плугом можешь?

– Да у меня кум в совхозе!

– Я тебе рисую: забор ваш, если лицом стоять.