Натренированный на победу боец - Александр Терехов

– Вы-полнять! Кому сказано? – Стегал по спинам веткой, пока не сломал, и дальше, кому доставал, шлепал в затылок кулаком, дергал за хлястики. – Взво-од! Огонь! – Тише оканчивал: – По козлам. Бей красноту! Кто попадет в полковника – увольнение на двое суток!

В помост ударили первые снаряды – командиры с помоста спрыгивали кто куда, подымая сбитые огнем фуражки, скрылись за щиты, в щиты врезался град! Когда ловко пущенный комок глины тюкал в приподнявшуюся для обзора каску, чернопогонники хохотали, и дело двинулось весело – уже кидали не все, а кто навычней – выбегали на три широких шага, с размаху пускали снаряд, остальные набивали трубки, вышибали каблуками из-под снега куски кирпичей; щитоносцы держались, изредка поднимался какой-нибудь щит встретить посланный наверняка в лоб камень.

Из-за щитов голос, напомнивший мне прапорщика Свиридова, поддразнивал:

– Чернота! Чурбаны! Откуда дровишки? Два солдата из стройбата заменяют экскаватор!

– Граждане! Не поддавайтесь на хулиганствующие происки! Обращается губернатор Светлояра Гонтарь Николай Михайлович. Прекратите бросать камни!

Чернопогонники угомонились враз. К помосту перебежками подвели – точно я угадал – прапорщика Свиридова. Он взлез, снял шапку и перекрестился.

– Товарищи! Я виноват, что вы здесь. Ваш выход на улицы понятен. Нелады с водой, преступность, антисанитария, основа жилого фонда – бараки, но я уверен: у Светлояра, у России нету другого пути к возрождению, кроме уважения к закону, спокойствия и веры – всего, чем издревле славится великий русский народ! Приезд Президента России – доверие нашим усилиям поправить дело. Стыдно, что так вот мы отвечаем на доверие! Мы работаем! Арестован бывший губернатор Шестаков. Возбуждено уголовное дело против архитектора города Ларионова за получение взяток при распределении земельных участков. Областные комиссии проверяют милицию и службу безопасности. Их выводы, очень серьезные, объявим всем! Я верю, вы не пойдете за подстрекателями на беспорядки. Откажете мне в доверии – я уйду. Хотя так хочется увидеть плоды начатого труда и ответить за них перед вами. Мне предлагали применить силу, отвечаю: я со своим народом не воюю! Я верю в свой народ! И не пойду против совести – совести офицера, полковника, тридцать пять лет отдавшего служению Родине, сына, мужа, отца и деда. С нами Бог! – Свиридов вернул шапку на место, отшагнул и вернулся к микрофону, как только объявили:

– Обращается председатель женсовета города, мать-героиня, ветеран труда Гаврилова Прасковья Ивановна.

– В городе нету покоя, сорван подвоз хлеба в магазины, автобусы стоят, люди не могут уехать с птицефабрики. К больным не поспевает скорая помощь. Милиция здесь вся, а что творится у нас без милиции на Урванке и Залесном? Не дорогое ли удовольствие такая демократия ? Мой сын погиб в Афганистане, – Свиридов передохнул. – Я, как никто, знаю, что такое потерять близкого человека. Меня послали ваши матери, жены, дети – идите домой!

– Расходитесь! Освободите проезжую часть!

Офицеры снова бросились к своим чернопогонникам:

– Не поддаваться! Огонь! Посылайте их на все буквы!

Маленький капитан присел и зычно заорал:

– Не воняй! Свободу русскому народу! Ура-а! За Родину! Впере-од! – И отбежал к кустам, как и все офицеры.

А чернопогонники вдруг действительно подались вперед с веселыми матюгами, в щиты заколотили новые снаряды; детина-краснопогонник, оказавшийся нашим неожиданным стражем, умело сплюнул:

– Щас-щас.

– Прекратите движение. Прекратите движение! Предупреждаю: прекратите движение… Факел!

Толпа охнула – щитоносцы тяжело, словно ленясь, покатили навстречу, вобрав за свои спины машины – на машинах ожили мигалки, завелись моторы, над кабинами показались водометные трубы, толпа запятилась. Но задние не видели, задние теснили, подпирали спины, и ближние молча забарахтались в давке; я завороженно смотрел, как стремительно пожирается чистая полоска снега меж людьми, как пожирает ее в ногу шагающий строй – бросились! и слились, щиты громыхнули, дружно взлетели дубинки, вскинулись для защиты рукавицы, локти – все убыстрилось, замелькало, люди вертелись, словно ими играла река, падали, вырывались, качались вперед, продирались в сторону от удара, охали, шумное дыхание моря, гомон, грохот щитов, без крика; толпа поддавалась быстрей, чем давили щиты, – она, как тесто, выдавливалась в стороны, влево и направо, и на краях чернопогонники, очухавшись, уже не бежали, сцепились за локти и уперлись, силясь перехватывать и вырывать дубинки, пинали сапогами щиты, не пуская сблизиться, и не уступали; на края отжимало новые волны, чернопогонники охватывали щитоносцев шире, линия щитоносцев прогибалась в клин, но они вдруг отступили и подобрались, заново сравнявшись.

Открылся истолченный в грязь снег. На нем валялись шапки с разорванными тесемками и рукавицы. Из толпы выводили солдат с окровавленными лицами, они держали вперед руки, на ощупь, высмаркивались и сплевывали – им махали из леса, от палатки с красным крестом.

Щитоносцы успокоились. Но в толпе ни один не стоял: ковыряли землю, выворачивали кирпичи, гнули и переламывали чахлые елочки, нервные руки разбирали ремни, наматывали на кулак, взлетали в воздух медные бляхи. В исступлении то и дело на открытое место выбегали солдаты в надорванных шинелях, размахивали руками, выкрикивали прямо в щиты грязную ругань, угрозы. В гуще толпы тяжело согнутые спины раскачивали помост, пытаясь приподнять, уже все чернопогонники сцепились за локти, в цепи, расходящиеся все шире – подковой, растопыренными к горлу ладонями, толпа жила, незаметно, текуче заполняла ничейную полосу, набухала, надвигаясь на каски и щиты с рычанием, словно распаляемым ветром до рева; я ждал какого-то внезапного воя, удара, толкнувшего бы толпу в змеиный бросок.

Щиты разомкнулись так неожиданно, что толпа отшатнулась, общим криком пытаясь ободриться в непонятной пока опасности. В открывшиеся проходы проворно выбежали люди в бронежилетах, без щитов. Как в детской игре, они с разбега прыгали на цепи чернопогонников, прорывая их на сколько хватало силы, ловко опутали канатом гроздь голов и бурлаками поволокли ее к своим – щиты немедленно сомкнулись за добычей. За машинами пойманных чернопогонников заколотили дубинками – они послушно побежали по одному, закрывая руками голову и живот, по проходу, составленному из охранников с лающими овчарками, в гору, в синие милицейские перевозки.

А щиты разомкнулись вновь, рыбаки бросились за новым уловом, толпа побежала от них, едва не валясь с ног. Они все пытались догнать цепь и забрались слишком глубоко, приостановились, но – поздно! Люди учуяли их замешательство, нахлынули за спину и – вмиг! – бронежилеты захлестнуло битье и судорожные вздрагиванья сомкнувшихся тел. Щитоносцы передернулись, как живое, и потекли на выручку своим, тотчас на них повалила толпа с радостным ожесточением понятной, желанной драки, извергнув рой кирпичей. Толпа понеслась с такой силой, что первые едва успевали перебирать ногами – ими как тараном со всего маху пробивали бреши в щитах, выковыривая из железных чешуек ядрышки живого, уязвимого тела. Из гущи под радостный стон вдруг с тяжелым скрипом поднялся помост и словно пошел сам косолапо левой, правой, споткнулся и повалился на разбегающихся щитоносцев.