Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии - Шейла Фицпатрик

1950-х эмигрировал в Австралию[466]. Внутри русской общины продолжались политические интриги и махинации. После того как в первые годы войны от рук наемных убийц погибли два председателя Русского эмигрантского комитета, в начале 1943 года его главой был избран уже знакомый нам деятель, генерал Глебов, но еще до его смерти (в октябре 1945-го) его, по-видимому, вытеснил с этого поста казачий лидер Григорий Бологов[467]. Одним из странных побочных результатов этой смены руководства стало нечто вроде слияния в Шанхае русского самосознания с казачьим: мало того что эмигрантский комитет возглавил казак, еще и «почти половина всех русских эмигрантов» вступила в Казачий союз. Тем не менее, если раньше в шанхайской русской общине решительно преобладали правые, теперь над ними нависла серьезная угроза растущего притяжения Советского Союза. Особенно притягивал он молодое поколение, и летом 1946 года это вынужден был признать сам Бологов[468].

Если в Маньчжурии в 1945 году церковные иерархи признали юрисдикцию Московского патриархата, что сопровождалось передачей церковной собственности под контроль СССР, то в приморских городах Китая все складывалось не так просто. Там православная церковь раскололась между сторонниками Русской православной церкви заграницей и Московского патриархата. Епископ Шанхайский Иоанн встал на сторону РПЦЗ – из всех церковных деятелей в Китае он один сделал такой выбор. Заручившись поддержкой мэра Шанхая, епископ Иоанн сохранил за собой право распоряжаться собором, за что РПЦЗ повысила его до сана архиепископа, но в 1949 году он все же вынужден был оставить Китай и перебраться на остров Тубабао на Филиппинах. Промосковскую «партию» возглавлял архиепископ Пекинский Виктор (Святин). Он провел переговоры с китайским правительством в Нанкине о передаче церковной собственности Московскому патриархату, и в 1948 году его «партия» взяла верх: несмотря на энергичное сопротивление архиепископа Иоанна, Москва завладела львиной долей церковной собственности даже в Шанхае, где соотношение промосковских прихожан и тех, кто остался в лоне РПЦЗ, было, как сообщали, два к одному[469]. В 1956 году владыка Виктор (Святин) репатриировался в СССР.

Как и в Маньчжурии, в русской диаспоре Шанхая в годы войны резко возросла популярность всего советского, и многие русские – включая тех, кто не симпатизировал СССР идейно, – получили советские паспорта. По оценке убежденного антикоммуниста Бологова, главы Русского эмигрантского комитета в Шанхае, а позже лидера русской общины на Тубабао, 50 % русских эмигрантов в Китае получили советские паспорта, объясняя этот шаг неуверенностью после ликвидации международных поселений и желанием иметь консульскую защиту, а также патриотизмом военного времени и притягательностью заявлений советской стороны, что «в СССР все изменилось». (Советская пропаганда перечисляла эти перемены: восстановление воинских званий, возрождение русского патриотизма и заключенное во время войны соглашение с Православной церковью.) Репатриироваться хотели не все, кто получил советский паспорт, но некоторые все же хотели. Уже накопился значительный неудовлетворенный запрос на репатриацию, и в январе 1946 года, когда советское консульство в Шанхае объявило о начале приема заявок, за 17 дней туда явились 6 000 человек. Пришлось усилить меры безопасности, и у советских чиновников ушло довольно много времени на обработку заявлений, но уже в августе 1947 года на пароходе «Ильич» из Шанхая во Владивосток отправилась первая группа репатриантов.

Всего за 1947 и 1948 годы на родину вернулись от четырех до пяти тысяч шанхайских эмигрантов, наряду с небольшими группами из Тяньцзиня и Пекина[470]. Репатрианты обосновывались чаще всего на Урале, а селиться западнее Казани им было запрещено. Среди приехавших были квалифицированные специалисты, джазовые музыканты (в частности, Олег Лундстрем, известный джазист, харбинец, чей оркестр в 1956 году получил разрешение переехать из Казани в Москву) и как минимум один бывший фашист (хотя после войны он и сделался вице-председателем Шанхайского объединения советских граждан, по прибытии в Советский Союз его арестовали)[471].

Члены русско-еврейской семьи Эллы Масловой имели на руках советские паспорта (сама Элла состояла в Союзе советской молодежи в Шанхае), а ее дядя и тетя после войны репатриировались в СССР. Родители Эллы тоже подумывали о возвращении, но благоразумно решили дождаться известий о том, как устроились родственники. И пока выжидали, упустили свой шанс: в 1948 году, после отплытия третьего корабля с репатриантами, советское консульство в Шанхае прекратило выдавать разрешения на возвращение и возобновило их выдачу лишь в 1954 году. К тому времени Масловы уже собирались в Австралию.

В большой семье Тарасовых непререкаемым авторитетом была бабушка Аида. Ее дочь Надежда с мужем Борисом Козловским (инженером, уже некоторое время сидевшим без работы) тоже задумались о возвращении, несмотря на то (а может быть, и по причине того), что после войны отец Бориса был выслан из Харбина в Советский Союз и там оказался в лагере. У Козловских уже были визы, они готовились к отплытию на родину на пароходе «Гоголь», который отходил с 830 пассажирами на борту (эмигрантами из Тяньцзиня и Пекина) одновременно с «Ильичом». Но бабушка Аида, «будучи женой белогвардейкого полковника, настрадавшись в Гражданскую войну», была категорически против советского гражданства. Она выкрала паспорта Козловских и велела «попытать счастья в Шанхае», сказав, что если через полгода молодые не передумают репатриироваться, она вернет документы. Через полгода у Бориса уже была работа в Шанхае, и в итоге супруги так и не поехали в Советский Союз, а позже все вместе перебрались в Австралию[472].

Хотя поначалу многие возлагали надежды на возвращение нормальной жизни, уже довольно скоро русские и русские евреи в Шанхае принялись искать себе более надежное пристанище. Одни (прежде всего состоятельные люди с полезными знакомствами) переехали в Гонконг, а другие присматривались к более дальним странам, в том числе к Австралии. Присутствие в городе международных организаций вроде Джойнта одновременно и способствовало отъезду, и внушало мысль о том, что уезжать необходимо или как минимум благоразумно. Среди тех, кто уезжал рано, в 1946–1947 годах, в целом преобладали люди, имевшие и деньги, и нужные связи за границей. В конце 1940-х, когда китайские коммунисты уже добивали последних националистов и вовсю строили Китайскую Народную Республику, американцы стремительно уходили из страны и международные организации готовились к закрытию, эмигрировать собирались уже почти все без исключения.

Этот процесс миграции переживался совсем иначе, чем тот, через который проходили русские в Европе: поскольку большинство уезжало из Китая, находя себе поручителей, IRO была задействована лишь эпизодически (в переселении европейских евреев в Шанхай непосредственно после войны и в программе переселения на Тубабао, о чем еще пойдет речь в конце этой главы), и потенциальным иммигрантам приходилось самостоятельно подавать заявления на получение