Квазимодо - Алекс Тарн

Потом-то все объяснилось, но тогда, в первые дни, Абу-Нацер сильно недоумевал: что за экземпляр такой ему попался? Впрочем, это нисколько не помешало ему заснять первую видеокассету, первую серию запланированной мыльной оперы. Сам же и снимал — в этом фильме все главные должности Абу-Нацер оставил себе. Заложника привязали к тяжелому стулу, сзади повесили подходящие знамена, сбоку встали Махмуд и Хамдан, одетые по последней моде — морды замотаны кафиями, так что даже глаз не видать, на лбу — зеленая лента шахида, в руках — «калач» с примкнутым штыком. Картинка получилась на загляденье. На столик перед заложником положили свежую газету и раскрытое удостоверение личности — все как положено, чтобы знали, что дело идет на полном серьезе, что никакая это не фальшивка, а наоборот, самая что ни на есть настоящая еврейская плоть и кровь, гражданин ядовитого сионистского образования, капля гноя из гадкого нарыва, по нелепому недоразумению вскочившего в мягком подбрюшии великого арабского мира.

Хамдан зачитал по бумажке написанный Абу-Нацером текст. Текст был хороший, цветистый и сильный. Сначала Абу-Нацер бегло перечислял непереносимые страдания арабского народа под пятой жестокого оккупанта. Вообще говоря, эта тема не являлась главной. Страдать в его фильме должен был не арабский народ, а совсем-совсем другой. Поэтому Абу-Нацер быстро перескакивал на главную сюжетную линию — линию мщения и тут уже давал полную волю своему воображению. Он обещал взрывы и землетрясения, вселенские катастрофы и великий потоп. Он призывал громы и молнии, развержение почвы и извержение вулканов. Он рвал и метал, рычал и отрыгивал. Увы, все это, хотя и подкреплялось неминуемой волей Аллаха, относилось к будущему, и поэтому, покончив с перспективой, в последней части своего послания Абу-Нацер переходил к насущной конкретике.

Список предъявляемых требований выглядел заведомо нереальным, но Абу-Нацера это мало заботило. Ведь освобождение заложника сценарием не предусматривалось. Заложник! Да кто он такой, этот заложник? — Всего лишь статист, кусок мяса, в точности, как Абед Маршуд и его семья. Главными действующими лицами в постановке Абу-Нацера были зрители, те, что увидят его захватывающий сериал на телеэкранах всего земного шара. Как и в случае с Маршудом, количество убитых тут особенной роли не играло. Кого волнует количество? Ведь это всего лишь число, обычный набор цифр, такой же, как на ценниках в супермаркете. Качество — вот что важно. Детали. Жестокость. Как с Маршудом. Только теперь аудиторией Абу-Нацера был весь мир. От этого захватывало дух. Раньше он мог напугать до смерти жителей трех городов и четырех десятков деревень, теперь телевидение давало ему возможность напугать целые континенты. Люди любят бояться. Они не станут зажмуривать глаза. Пусть боятся. Без страха нет послушания. Люди любят слушаться.

После того, как Хамдан закончил зачитывать текст, настала очередь Махмуда. Стараясь не заслонясь камере обзор, он изогнулся и отвесил заложнику несколько оплеух. Голова парня дергалась справа налево и обратно, как у манекена, но кровь, заструившаяся из разбитой губы по подбородку, не оставляла никаких сомнений в истинности происходящего. Кадр получился что надо. Избиение заложника прямо перед камерой было определенным новаторством в этом жанре киноискусства, так что можно сказать, что Абу-Нацер с первой же серии заявил о себе как весьма самобытный художник. Кассету переправили в офис арабского новостного канала. Вечером того же дня произведение Абу-Нацера начало свое победное шествие по телевизионным экранам планеты Земля.

Дальнейшее развитие сюжета предусматривало еще несколько серий, с частотою примерно раз в две недели. Текст серий, вернее, зачитываемых Хамданом грозных абу-нацеровых посланий, не должен был сильно варьироваться. В частности, Абу-Нацер планировал в каждой серии с презрением отвергать очередные низкие предложения его коварных сионистских врагов — предложения, естественно, воображаемые, ибо никаких переговоров он вести, конечно же, не собирался. Но текст, в конечном счете, был абсолютно не важен, ибо главным содержанием серии на самом деле оказывалась ее концовка, в которой заложника должны были пытать, все более и более жестоко. По замыслу Абу-Нацера, зрители всего всего мира, затаив дыхание, должны были следить за его сериалом, в ужасе гадая, какую дикую, отвратительную, выворачивающую нутро жестокость он приготовил им в очередной серии. В богатстве своего воображения Абу-Нацер не сомневался; вопрос заключался только в том, насколько долго выдержит заложник. В последней серии, само собой, планировалась казнь.

Понятно, что этот грандиозный замысел требовал времени, надежного укрытия и минимальных контактов. На роль заложника лучше всего подходил именно бездомный. Если у тебя нет ни семьи, ни друзей, ни связей, то, во-первых, некому трубить тревогу по поводу твоего исчезновения, а во-вторых, некому и давить потом на власти, требуя немедленно что-то предпринять, некому стоять на площадях перед телекамерами с плакатиком «Верните моего папу домой!» Но самое главное — в случае с бездомным намного труднее было догадаться, в каком именно районе прячут похищенного. В самом деле — как начинают искать человека? Выясняют круг его знакомств, его маршруты, интересы… А какие интересы у тель-авивского бомжа, кроме водки? На что может указать его ежедневный маршрут от помойки к рынку и обратно? С кем он водится, кроме как с такими же, как и он сам? Кому такой отброс мог понадобиться? Куда исчез? Поди сыщи, поди зацепись за что-нибудь… Все это должно было дать Абу-Нацеру уйму времени, вполне достаточную для успешных съемок.

Таков был план, и вначале все действительно шло как по маслу. Тем большим разочарованием стала для Абу-Нацера уже на следующий день после публикации первой серии грандиозная облава, развернутая армией в районе Бейт-Асане, то есть именно там, где он прятал своего заложника и прятался сам. Как они узнали? Почему они ищут здесь, а не в Газе, не в районе Дженина, не в Хевроне? Неужели кто-то предал? Нет, в это Абу-Нацер не верил — уж слишком его боялись, чтобы пойти на такое. Что же произошло?

Разгадку он услышал только через несколько дней, по радио, когда репортеры раскопали наконец то, что армия и служба безопасности знали с самого начала. Рейд на поселение Эйяль два года тому назад. Тот самый, сбежавший, недостреленный парень. Теперь-то все стало ясно. Уж если где-то и искать связь, то именно здесь, в районе Бейт-Асане, в паре километров от Эйяля…

Удивительно, но Абу-Нацер совсем не признал его, даже не шевельнулось ничего в памяти. Хотя — что тут удивительного? Для него они все — куски мяса и ничего более… еще запоминать их — чего не хватало! Он своих-то шахидов по именам не помнит, а тут какой-то недостреленный… Вот его-то, Абу-Нацера, заложник сразу признал, это ясно. Признал?.. А если не при-знал, а просто знал, с самого начала знал, с кем встретится? Вот оно! Конечно! Оттого-то он и повел себя так странно с самого начала. Странно?.. Эх, Абу-Нацер, Абу-Нацер… как же ты такого маху-то дал, ты, такой матерый, стреляный волк? Знаешь ведь, знаешь: нет на свете ничего «странного», на все есть объяснение и, как правило, простое. Тебе бы задуматься, проверить, а ты… тьфу!

Заложник запираться не стал, подтвердил сразу: знал, потому и пришел. Это слегка озадачило Абу-Нацера — кто же по своей воле к тигру в пасть лезет? Но задерживаться на этом не стал, потому что больше его интересовало другое: откуда? Кто сказал? Заложник равнодушно пожал плечами: Зияд, кто же еще… Вот тут-то и прояснело окончательно в абу-нацеровой голове. Зияд, значит. Ну-ну. Пригрелся, сволочь, как змея под сеном.