Прошлое - Алан Паулс

Вскоре за кулисами послышались торопливые шаги и чьи-то голоса. «Кармен, Римини! — звал их заблудившийся между декорациями ассистент. — Пусьер, похоже, по-нашему ни в зуб ногой, а у нас еще человек десять на вопросы записались. Ребята, давайте быстро в кабину! Без переводчика не обойтись». Кармен дернула ожерелье из когтей и разорвала нитку; Римини подул ей на волосы — одно из перьев, взлетев, опустилось ему на щеку, да так и прилипло к мокрой от слез коже. «Ах ты, мой маленький индеец. Индеец-плакса, где же это видано, — прошептала Кармен, осторожно убирая перышко испуганными пальцами. — Что же ты с нами сделал». Они пошли в сторону зала, но в какой-то момент Кармен остановилась. «Слушай, давай лучше пойдем в кабину по отдельности. Я иначе просто не выдержу. Быть рядом с тобой и не целовать тебя — это невозможно». Она взмахнула рукой, словно прощаясь с Римини, и, не оглядываясь, пошла в другую сторону — по направлению к дамской комнате. Ассистенты направили Римини не в кабину, а прямо на сцену; он, пошатываясь, подошел к столу, сел рядом с профессором, надел наушники и посмотрел в полутемный зал; те же люди, пустое кресло в пятом ряду, то самое, где так давно, двести пятьдесят миллионов лет назад, сидела Вера, — в ту далекую эпоху мир еще вращался вокруг нее. Один из слушателей, судя по виду — студент, сутулый и занудный, опираясь на спинку кресла перед собой, бубнил одну фразу за другой; профессор не спешил прерывать этот вопрос, обернувшийся долгим монологом, и слушал его внимательно, механически теребя в руках то, что осталось от пластмассового стаканчика. «Все по-прежнему, ничего не изменилось», — с изумлением подумал Римини, так же механически переводя вопрос студента. Было что-то режущее, жестокое и вместе с тем бесстрастно-холодное в том контрасте, который он ощущал между всплеском собственных эмоций и безразличной неизменностью окружающего мира; все было по-прежнему, разве что видел он этот мир более отчетливо, во всех деталях — таким, едва заметно обновленным, предстает порой знакомый пейзаж после дождя. Римини казалось, что, выйди он сейчас куда-нибудь в парк, ему не составило бы труда сказать, сколько прожилок на каждом листике каждого дерева; немного подумав, он понял, что если что и изменилось, то, пожалуй, время, а точнее — скорость его течения. Голос Пусьера, который постепенно распутывал заковыристый вопрос, голос самого Римини — все звучало как на замедленной пленке; Римини никак не мог понять, как же такое возможно. Для себя он, безусловно, делал исключение: как-никак он влюблен и в его состоянии восприятие окружающей действительности вполне могло измениться. Но ведь и сам мир замедлил свое движение по шкале времени. Или… может быть, все объяснялось просто: ему казалось, что время почти остановилось, по той простой причине, что Кармен не было рядом. Римини даже испугался: а вдруг именно сейчас Кармен подходит к зеркалу в уборной и никак не может дождаться, пока в нем появится ее медленное, опаздывающее отражение…

«…Применяя вышеназванную формулу, — продолжал переводить он, — в соответствии с которой неизбежно компенсируется всякое отсутствие смысла». Римини замолчал, хотя в наушниках по-прежнему звучал голос Пусьера; продолжалось это еще несколько секунд. Римини был потрясен: перевод был закончен раньше, чем прозвучал оригинал. Никогда еще время не было таким плотным и тягучим. «А теперь что? Что еще сюда поместится?» — спрашивал он себя с изумлением и обидой, как человек, переезжающий в новую квартиру и с ужасом наблюдающий, как бригада грузчиков уничтожает при помощи мебели и груды коробок девственную пустоту очередной комнаты. Стоявший перед первым рядом ассистент выразительно посмотрел на часы и предложил аудитории задать следующий вопрос; Римини увидел, как в последних рядах из-за бетонной колонны показалась и вновь исчезла чья-то рука. Ассистент торжественно проследовал по проходу между креслами в дальний конец зала и передал микрофон, который вскоре скрылся за колонной. В зале вновь воцарилась тишина. Затем кто-то выразительно постучал по микрофону, проверяя, включен ли он; в воздухе снова мелькнула рука с белым манжетом на запястье и послышался женский голос; женщина, остававшаяся для Римини невидимой, говорила на безукоризненном французском, была явно чем-то не на шутку раздражена и обижена и не считала нужным это скрывать. «Я, конечно, не лингвист, — заявила она с самого начала, — и не уверена в том, что поняла все, о чем говорили здесь сегодня, — пожалуй, предельно ясным для меня остался лишь инцидент с разбитым графином и то, что за ним последовало. Так вот, я не владею узкоспециальной терминологией и поэтому заранее приношу извинения, если вдруг выяснится, что ответ на мой вопрос в той или иной форме уже прозвучал в ходе лекции…» — «Пожалуйста, переходите к вопросу», — перебил словоохотливую даму ассистент. Римини почувствовал себя нехорошо — неприятный голос был ему знаком. «Насколько я понимаю, этот семинар имеет статус междисциплинарного? — Женщина сделала контрвыпад, перейдя на испанский, который явно был ей родным. — И, как я понимаю, на подобных встречах приветствуются выступления специалистов в других научных областях, пусть даже далеких?» По аудитории прокатился нервный смешок. Только сейчас Римини узнал интонацию упрека, которая нервно пульсировала в этом голосе. Он устремил взгляд туда, где из-за колонны то появлялось, то вновь исчезало запястье с белым манжетом, — женщина говорила, казалось, только с ним, на каком-то особом языке, знание которого постепенно просыпалось глубоко в недрах памяти Римини. «Ну разумеется, — сказал ассистент. — Я только хотел заметить, что уже поздно и что у нас есть еще несколько вопросов…» — «Я тоже не собираюсь сидеть здесь до полуночи, так что, с вашего позволения, позволю себе продолжить, — сказала женщина и, вновь перейдя на французский, обратилась к Пусьеру: — Я работаю с телом». Римини понял, что его обнаружили, что луч прожектора с вышки осветил темный угол тюремного двора, куда он, планирующий побег узник, забился, чтобы остаться незамеченным. Деваться было некуда. Он сидел неподвижно и смотрел туда, в глубину зала, на колонну, на рукав индийской туники с белым манжетом, на микрофон, зажатый в руке… Вскоре ему был нанесен последний удар: за колонной мелькнула и вновь пропала прядь светлых волос. Кто-то словно толкнул последнюю костяшку домино, и, падая, та потянула за собой всю огромную, старательно выстроенную фигуру. Тем временем женщина, задававшая вопрос, набрала в легкие воздуху и продолжила говорить: «Я не уверена, что уважаемый профессор (а также его европейские коллеги, равно как и лингвисты вообще) знает о существовании школы Фриды Брайтенбах, школы или же метода (данная классификация подлежит дальнейшему обсуждению) — так вот, школа Фриды Брайтенбах…»

Римини услышал какие-то голоса и, словно проснувшись, открыл глаза. Его взору предстали давно не крашенные, исцарапанные стены, маленькая лампочка где-то высоко над головой и выстроившиеся шеренгой, как солдаты на параде, металлические шкафы. Что-то легкое и мягкое пощекотало ему нос, отчего он, не удержавшись, чихнул. Так, перо, подумал он. И решил привстать, чтобы понять, что с ним происходит; какая-то тень наклонилась над ним, явно намереваясь ему помочь; под ладонями Римини ощутил знакомую поверхность — что-то влажное и холодное. Полиэтилен, из которого был сделан тот самый вигвам! Едва ли когда-то в жизни Римини испытывал такое облегчение, как в тот момент, — все обернулось просто замечательно; вот только ноги у него снова подогнулись, и он стал заваливаться на спину, с блаженной улыбкой взирая на тех, кто к нему бросился. Еще секунду назад он не узнавал эти лица — пелена забвения окутала все вокруг и не хотела рассеиваться с возвращением сознания; сейчас он по-прежнему не мог бы назвать имена, но уже по другой причине — чтобы сосредоточиться на такой мелочи, как имена, он был слишком счастлив: все оказалось всего лишь сном. Чьи-то руки помогли ему удержать равновесие, а он тем временем пытался проанализировать, что из недавних образов и впечатлений было воспоминанием, а что фантазией. Судя по всему, они действительно спустились с Кармен за сцену, в помещение, где хранились декорации; они действительно целовались в темноте, действительно потеряли равновесие и действительно упали, не разжимая объятий; он — это казалось несомненным — ударился головой обо что-то твердое и потерял сознание; все остальное — мелкие события, происшествия и детали, которые ассоциировались с появлением Софии, — вертелось в его голове, как обрывки снов, против чего Римини нисколько не возражал. «Ты упал в обморок», — сказал ему кто-то. Немного порывшись в памяти, Римини узнал голос ассистента и улыбнулся. «Все нормально», — сказал он, слабой рукой хлопая по плечу… нет, не ассистента, а уже кого-то другого. Он хотел было спросить, где Кармен, но едва успел открыть рот, как ему тотчас же высыпали под язык пакетик сахара. После этого Римини довольно легко поднялся по лестнице, отказавшись от помощи ассистента, но, выйдя на сцену, был вынужден остановиться: он почувствовал, как у него в животе образуется и с каждой секундой увеличивается в размерах какая-то черная дыра, затягивающая в себя, как в воронку, его силы, волю, саму его жизнь — то, что от нее еще оставалось. Римини понял, что не хватает ему на самом деле не сил, а времени. Он и устал не потому, что выдохся, а потому, что потерял что-то — секунду, час, год, — что было не восстановить.