Тень королевы, или Слеза богини - Карина Тихонова

— Не умирай! — попросила я. — Живи как можно дольше. Заодно и меня, темную, чему-нибудь научишь.

— А ты темная? — удивился Слава.

Я вспомнила наш разговор о музыкальном театре и мрачно резюмировала:

— Темная. Как лес.

— Что ж, дело поправимое, — оптимистично заметил гость.

— Надеюсь, — со вздохом ответила я.

Я очень стыдилась своего невежества.

На следующий день я проснулась непозволительно рано: в пять утра.

Некоторое время лежала неподвижно и пыталась разобраться в сложных ощущениях, владевших мной со вчерашнего вечера.

Во-первых, меня одолевал стыд. Конечно, мои родители тоже ходили в театр и иногда брали меня с собой, но это развлечение меня не увлекло. Сама не знаю почему. Наверное, была слишком маленькой.

С другой стороны, в нынешнем сознательном возрасте, я театр тоже не посещаю. Ни драматический, ни музыкальный. Почему?

«Потому, что лень,» — созналась я сама себе беспощадно. Лень приподнимать задницу и ехать за билетом, лень добираться на перекладных до театра, лень поздно возвращаться домой… Лень!

Отвращение к себе, охватившее меня, было настолько сильным, что почти вытеснило второе сильное потрясение вчерашнего дня.

Оказывается, Алик Верховский, он же высокий мужчина, обещавший свернуть мне шею, работал в Архивном институте. И проходил там под кличкой «Цербер».

Очень подходящая кличка.

Я закинула руки за голову и задумалась.

Скорее всего, Казицкий звонил в институт именно Верховскому. Юля говорит, что они были приятелями. Возможно, что именно Казицкий попросил Верховского вытащить из архивов документы, касающиеся его прадеда.

Зачем?

А бог его знает!

Нужно узнать у Олега Витальевича, нашли ли в доме Казицкого копии этих документов. Хотя, нет. Он мне ничего не скажет.

Я откинула плед и села на диване. Спать не хотелось, я чувствовала себя злой и бодрой.

«Ничего! — пообещала я себе. — Прочитаю все бумажки, которые мне дала моя новая тетушка Оля и разберусь. И в театр я еще успею сходить, какие мои годы? Все впереди!»

Успокоив себя таким образом, я приободрилась, сунула босые ноги в тапки и отправилась в ванную. Потихоньку умылась, чтобы не разбудить папочку. Вышла из ванной, не поленилась сварить себе кофе, перелила его из турки в маленькую чашечку и пошла работать.

Поставила кофе на журнальный столик и достала из-под дивана спрятанные туда документы. Подумала, подошла к секретеру и запаслась бумагой с карандашом. Что-то мне подсказывало, что такой ворох информации придется систематизировать и конспектировать.

Для начала я составила опись всех документов. Помечала каждый лист номером, потом переносила в свой конспект номер документа, его краткое содержание и датировку. Ситуацию осложняло то, что среди документов было множество личных писем, написанных на польском и украинском языках. Правда, к ним прилагались отпечатанные переводы, но нужно было еще сообразить, каким документам они соответствуют… В общем, через три часа я с трудом закончила составлять оглавление бумаг. Голова моя раскалывалась от обилия информации. Я решила передохнуть.

Проведала папочку, накормила его завтраком и предложила пойти погулять. Получила привычный отказ, налила себе еще кофе и удалилась назад, в комнату.

И принялась за чтение.

Чтобы не утомлять вас, скажу лишь, что на это у меня ушел весь день. Последнюю бумажку я изучила, держа пальцами верхние веки, чтобы не закрывались утомленные глаза. Дочитала, сложила все в стопку, упала на диван и немедленно отключилась.

Давненько мои мозги не получали такой нагрузки.

Утром я проснулась с нетерпеливым предвкушением предстоящей работы. Умылась, привела себя в порядок, накормила папочку и зарылась в документы. Удивительное дело! Все отдельные листочки вдруг превратились в осколки мозаики, которые сами по себе не дают представления о картине в целом, но, будучи собранными вместе, складываются в ясный, понятный глазу узор.

Итак, что у меня получилось.

Ян Казицкий, прадед моего покойного соседа, родился вовсе не в Польше, а на Украине, в местечке под названием Верховня.

Его отцом был перекупщик зерна, сновавший между Верховней и Волынью в поисках выгодных сделок.

Ян Казицкий стал в семье поздним ребенком. Он родился в 1850 году, когда его отцу было уже за пятьдесят, а матери больше сорока лет. Всего в семье было восемь детей: пятеро сыновей и три дочери.

Говорят, что поздние дети рождаются талантливыми. В случае с Яном Казицким эта поговорка себя оправдала. Таких людей американцы называют «self made man», то есть «человек, который сделал себя сам».

Судя по всему, отец Яна не был богатым человеком. К тому же ему приходилось кормить большую семью. В 1860 году он пристроил младшего сына подмастерьем к дальнему родственнику, Ладисласу Ржевусскому, державшему в Киеве небольшую ювелирную мастерскую. И Ян уверенно пошел в гору.

Документ 1870 года сообщал, что Ян Казицкий становится младшим компаньоном своего наставника и получает пятьдесят процентов чистой прибыли. Неплохо для двадцатилетнего юноши.

Брачное свидетельство, помеченное 1875 годом, гласило, что девица Северина Ржевусская вступила в законный брак с Яном-Владиславом Казицким с благословения и одобрения родителей обоих сторон. Документ был написан пышным витиеватым слогом и немного рассмешил меня, человека другого века, привыкшего к высушенному языку официального жанра. По условиям брачного контракта (они, оказывается, были распространены уже в те времена), Ян-Владислав Казицкий получил в приданое все дело своего наставника, а также десять тысяч рублей серебром. Не считая недвижимости в виде дома.

Итак, в двадцать пять лет прадед моего соседа уже был самостоятельным, крепко стоящим на ногах человеком с собственным капиталом и перспективным бизнесом, как сказали бы сейчас.

И, судя по всему, довольно быстро преуспел.

Через два года после женитьбы Ян Казицкий открывает большой ювелирный магазин на Крещатике. Сохранились газетные вырезки, повествующие об этом событии. Я бы сказала, что текст носил рекламный характер. Журналист восхищался огромными окнами, пускавшими в магазин потоки солнечного света, который так эффектно подчеркивал сияющую красоту драгоценных безделушек, разложенных на черном бархате витрин. И прозрачно намекал, что самая изысканная публика сможет удовлетворить в сем роскошном магазине свой безупречный вкус.

Читать эти вырезки было одновременно и забавно, и грустно. На меня пахнуло невыразимой наивностью, от которой нынешнего потребителя полностью излечила продукция рекламных агентств. Словно я случайно наткнулась среди старинных бабушкиных вещей на пузырек отдухов и, открыв пробку, почувствовала слабый старомодный аромат лаванды.