Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Красота, думал философ, дар богов. И к тому же облагороженная умом, живым беспокойным духом. Бедный обреченный Платон, с его тщетной ставкой на Сиракузы! Здесь бы его не подстерегало разочарование. В любом случае, он позаботится о том, чтобы новости дошли до Спевсиппа.

Формальности были совершены, наследник представил гостю свою свиту. Аристотелю подвели лошадь, слуга подсадил его, — по обычаю персов. Проследив, чтобы все это было сделано, Александр отвернулся к мальчику повыше, державшему руку на недоуздке роскошного боевого коня, черного с белой звездой. Пока длилась церемония приветствий, очевидно тягостная для животного, Аристотель все время ощущал его беспокойство, даже раздражение, и теперь был удивлен беспечностью, с которой юноша его отпустил. Конь потрусил прямо к Александру. Изящная голова ткнулась мальчику в волосы за ухом. Александр похлопал коня по шее, что-то ласково пробормотал. Осторожно, с изумляющим достоинством конь присел, опустив круп, подождал, пока Александр усядется, и только по знаку, поданному легким прикосновением пальца, встал. На какую-то секунду мальчик и животное показались двумя посвященными, обменявшимися на глазах профанов известным только им могущественным заклинанием.

Но философ быстро отогнал прочь неуместную фантазию. В природе нет тайн, только факты, которые должны быть точно описаны и проанализированы. Следуй во всем этой главнейшей заповеди — и никогда не собьешься с пути истины.

Источник Мьезы был посвящен музам. В домашнем фонтане, таком же старом, как сам дом, его воды срывались сверху гулкими каплями, чтобы ясно журчать между камней во впадине внизу, прорытой самим родником и заросшей папоротником. Темная стеклянная поверхность воды отражала солнечные лучи. Здесь было приятно купаться.

В ручейках и проложенных через сад акведуках искрящийся под солнцем поток то дробился на множество тонких струй, то разбивался маленькими водопадами. Повсюду росли рябины, лавровые и миртовые деревья, в густых зарослях сорняков за оградой ухоженного сада виднелись искривленные стволы старых яблонь и дичков, по-прежнему зацветавших весной. Расчищенные лужайки были уложены нежным зеленым дерном. От дома, выкрашенного в розовый цвет, разбегались дорожки, которые то плутали по саду, то огибали какую-нибудь скалу, усеянную маленькими живучими горными цветами, то поднимались, то спускались уступами, пересекали деревянный мост или неожиданно выводили к каменной скамье на поляне, откуда открывался чудесный вид. Летом леса в горах оплетались огромными дикими розами — это был дар нимф Мидасу; ночная роса была наполнена острым благоуханием.

В утренних сумерках, до начала дневных занятий в Школе, мальчики выезжали охотиться. Они расставляли силки перед норами зайцев и кроликов. Среди деревьев запахи были влажными и насыщенными, там пахло мхом и папоротниками, тогда как на открытых солнцу склонах от земли поднимались пряные ароматы цветущих трав.

На восходе солнца на каком-нибудь из этих склонов к запаху росистой травы примешивались запахи дыма, жарящегося мяса, лошадиного пота, кожи и мокрой псины, когда собаки из своры подходили к костру за обрезками и костями.

Но если добыча была странной или редкостной, ее привозили домой для препарирования. Аристотель научился этому искусству, передаваемому в роду Асклепиадов как своеобразное наследство, у своего отца. Он не пренебрегал ни одной из букашек, которых ему приносили. Большинство таких находок представляли собой уже известные философу виды, но время от времени он вынужден был озадаченно повторять: «Что же это? Что это такое?» — и доставать свои записи, сделанные прекрасным четким почерком. В такие дни он приходил в особенно хорошее расположение духа.

Александр и Гефестион были самыми младшими из его учеников. Философ ясно дал понять, что не желает видеть себя в роли школьного учителя при детях, какими бы известными ни были их отцы. Многие юноши и мальчики постарше, бывшие друзьями детства наследника, стали теперь взрослыми мужчинами. Никто из них не отказался от приглашения поступить в Школу, это укрепляло их официальный статус друзей наследника. Это было привилегией, открывавшей все двери.

Антипатр, какое-то время тщетно прождав приглашения, обратился к царю от имени сына Кассандра. Александр, которому Филипп перед отъездом переадресовал эту просьбу, новости не обрадовался.

— Отец, он мне не нравится. Да и я не нравлюсь ему, с какой стати ему ехать с нами?

— То есть как это с какой? Филот ведь едет.

— Филот мой друг.

— Да, я так и сказал, что ты можешь пригласить своих друзей. Тебе лучше, чем кому-либо, известно, отказал ли я хоть одному. Но я вовсе не обещал отказывать всем остальным. Как я могу принять сына Пармениона и отвергнуть сына Антипатра? Если вы с ним в плохих отношениях, у вас будет возможность это исправить. В конце концов, мне это принесет большую пользу. Философ знает многое, но тебе пора учиться искусству царей.

Кассандр, плотный, крепко сбитый юноша с ярко-рыжими волосами и синюшным оттенком кожи, испещренной темными веснушками, был большим любителем унижать и добиваться рабских услуг от всех тех, кого он мог запугать. Александра он считал невыносимым маленьким хвастуном и выскочкой, заслуживающим хорошей выволочки, но, к сожалению, тот находился под защитой как своего царственного происхождения, так и своры привлеченных этим подхалимов.

Кассандр совершенно не хотел ехать в Мьезу. Не так давно он получил взбучку от Филота, которому что-то опрометчиво ляпнул, не ведая, что как раз в тот момент главной целью сына Пармениона было добиться права сопровождать Александра. В многочисленных пересказах этот подвиг Филота оброс, как и следовало ожидать, самыми невероятными подробностями, и в итоге Кассандр оказался в полном одиночестве. Птолемей и Гарпал смотрели на него с молчаливым презрением, Гефестион огрызался, как собака на привязи, Александр же попросту не замечал, не забывая в его присутствии быть особенно ласковым с теми, кого, как было известно, Кассандр не переносил. Будь они прежде друзьями, все могло бы уладиться; Александр охотно шел на примирение, и, чтобы он так упорно кого-либо отвергал, его нужно было серьезно рассердить. Но тут случайная неприязнь переросла в постоянную, нескрываемую враждебность. Что касается Кассандра, то он скорее позволил бы всей шайке провалиться в преисподнюю, чем стал бы подлизываться к этому тщеславному щенку-недоростку, который, если бы жизнь шла согласно предначертаниям природы, быстро бы научился должному почтению к старшим.

Он напрасно убеждал отца, что вовсе не желает изучать философию, что у всех философов мозги набекрень, что он хочет быть простым солдатом. Он не осмелился признаться, что Александр с друзьями его невзлюбили: подобное признание стоило бы хорошей порки. Антипатр ценил собственную карьеру и честолюбиво пекся о будущности сына; ему не могло прийти в голову, что тот посмеет рассориться с наследником. Выслушав излияния Кассандра, он уставился на него свирепыми голубыми глазками, смотревшими точно из-под таких же рыжих кустистых бровей, как у сына, и сказал:

— Веди себя там прилично. И будь внимателен к Александру.