Охотники. Книга 1. Погоня за жужелицей - Лариса Бортникова

Вдруг над самым ее ухом забарабанили. Она начала выпрямляться, зацепилась шалью за дверную ручку, неловко вывернулась, чтобы освободиться… и получила прямо по лбу. Бам! Как в кино, честное слово! Только в кино после этого все начинают громко смеяться, а ей хотелось плакать от резкой боли. А когда она увидела, что прямо перед ней стоит этот отвратительный, противный, глупый англичанин, захотелось еще и спрятаться под одеяло с головой от стыда. Но вот странность. Именно в таких особо тяжелых жизненных ситуациях Даша прекрасно брала себя в руки. Поэтому она даже не покраснела (разве что чуточку, но в полутьме все равно этого не заметно), красиво выровняла плечи и спину, царственно повела головой и спросила со всем возможным высокомерием:

— Чем обязана, сэр?

— Я… Я… Мисс Даша… — Артур с огромным, просто невероятным трудом пытался удержаться от смеха и даже улыбки. Давалось это ему кое-как, потому что растрепанная юная девица, только что заполучившая на лбу шишку (которая, кстати, набухала на глазах), выглядела так устрашающе, что сама Мария Стюарт с радостью уступила бы ей место на эшафоте и в истории. — Я хотел сделать вам небольшой подарок, мисс Даша. На день рождения.

— Да? Не стоило себя утруждать, сэр… Мы же оба великолепно понимаем, что вовсе не я явилась причиной вашего сегодняшнего визита, в связи с чем можете считать себя свободным от всяких нравственных обязательств по отношению ко мне, поскольку я, будучи всего лишь предлогом…

Артур все-таки не выдержал.

И согласитесь, хотя в жизни всякого человека подобных неловких ситуаций случается достаточно, и что в какой-то момент понимаешь, что издеваться над упавшим, запачкавшим спину белым или получившим дверью по лбу — пошлость, порой надо позволить себе минуту здорового смеха.

Даша, бледная, со сжатыми губами и яростно раздувающимися ноздрями, стояла и ждала, когда же наконец ЭТОТ поймет, как неприлично он выглядит, и перестанет хохотать.

— Простите. Простите ради бога, мадмуазель… Охаха-а… Умоляю… Я просто… Мне трудно вам будет пояснить. Я не над вами… Просто так давно не смеялся вот так, искренне и до слез. Лет пять… или шесть. Не обижайтесь. Это сильнее меня. Наверное, я просто смертельно устал от всего произошедшего за последнее время… А тут что-то нормальное, настоящее. Дом, семья… Вы с этой шишкой… Огромная, просто гигантская у вас шишка. О господи! Ну что я несу! Ох-ха-а‑а‑а… Боже… Ухожу. Ухожу.

Лидия Николаевна смотрела на позабывшего про всякую конспирацию курьера и старалась не думать о том, что этот хохочущий чужой человек сегодня с утра принес ей весть о том, что старший ее сын погиб. Думать об этом теперь было нельзя, ни к чему. Лидия Николаевна взяла со стола сухую галету, отгрызла кусочек, жестом отправила Нянюру дежурить возле двери и замолчала. Кажется, англичанин догадался, что секунду назад позволил себе неуместность. Он молча устроился возле буржуйки и прикрыл глаза. Тикали ходики. Михаил Иванович запретил их продавать — как-никак подарок студентов на пятидесятилетие. И Лидия Ивановна рада была, что они остались и что благодаря им ее теперешняя тишина все же не так страшна, как могла бы быть. Ей хотелось лечь на спину и долго глядеть в потолок, без мыслей, без воспоминаний… Представить себя старенькой куклой, у которой внутри пустота и поэтому совершенно нечему болеть. Старенькая, изношенная кукла — как это замечательно! Лидия Ивановна усмехнулась, вспомнив, как недоверчиво глядел этот сегодняшний человек то на нее, то на фотографию… ту самую, которую всегда носил с собой ее Сашенька. Человек смотрел, сравнивал и не узнавал — так она постарела и износилась за эти четыре длинных года. Так ведь и не смог узнать… Нянюру узнал, а ее нет. Потому что она — это уже не она вовсе. Нет больше хохотушки и красавицы Лидочки Чадовой. Есть древняя, древняя, древняя, древняя старуха. У разбитого корыта.

— Вы простите меня, — шепнул майор. — Просто смертельно устал. Соображаю медленно, как Пиноккио. И плохо контролирую реакцию. Я уже третью ночь без сна. К тому же неделю кочегарил за проезд. Простите.

— Да. Ничего страшного… Я прекрасно вас понимаю, сэр. Но где же все люди? Времени уже половина десятого. Нянюра…

— Тс-с. Тихо, барыня. Чертяка этот, Бессонов, там чего-то зашерудил. А ну как зайдет! Тихо вы. Чего вам не терпится?

— Ты точно прошлась по всем адресам, Нянюра? Что тебе сказали? Будут? — Лидия Николаевна понизила голос так, что догадаться о сказанном можно было лишь по движению губ.

— Ну… Всех. Всех обошла. Хотя кое-где и на порог не пустили. Есенин этот ваш, к примеру… Высунул голову через дверь. Мол, кто такие, не знаю ничего, не видел, не слыхал. А так… обещались подойти кое-кто из простых. Из тех, про кого в газетках не пишут и карточки чьи в зеркало понатыканные не висят.

— Нянюра!

— Что — Нянюра? Я ж не слепуха! Вижу. Два годика назад все тут гоголем бегали! А теперь что? Подштанники намочили?

— Достаточно! Не твое дело! Поди спустись-ка лучше вниз. Погляди там, что да как…

— В холодину-то такую? Конечно… Сами мы ж разве пойдем. Мы ж барыни. Ксплотаторши… Все Нянюра да Нянюра, — забурчала нянька, озираясь в поисках пухового платка.

— Няню-у‑ура.

— Да ладно. Бегу уже. Бегу.

Даша лежала на животе, подтянувшись поближе к спинке и прижав шишку к холодным металлическим прутьям. Чтобы глупо не реветь от злости, пыталась про себя петь песню про «цыпленка жареного». Запой она ее вслух, вот бы удивился и рассердился дядя Миша. Стал бы кричать и выяснять, откуда она подцепила эту гадость. А песня между тем отличная.

«Цыпленок жа-а‑ареный, цыпленок па-а‑ареный…»

— Воронок там у парадного… Барыня! Воронок стоит и мотором фырчит. И у черного хода солдаты прячутся!

Даша услышала свистящий шепот няньки, больше похожий на крик, соскользнула с кровати и выбежала в столовую.

— Даша! Что еще такое! Ты зачем здесь… Нянюра… Ты уверена?

— В чем дело? Что-то случилось? — Англичанин, почувствовав образовавшееся в комнате густое напряжение, поднялся. Вопросительно уставился на Лидию Николаевну.

— Комиссары… Те, что у черного хода, — молчком. А эти… Другие. На всю улицу горлопанят. — Лицо няньки, обычно красное и здоровое, побелело и вытянулось. — Мож, таки не к нам, а, барыня?

— А если к нам? А если они всех наших, тех, кто все же пришел… Если всех наших арестовали уже. Оттого и нету никого. Нянюра… Что нам теперь делать-то? — Лидия Николаевна обернулась к терпеливо ждущему ответа гостю, быстро пояснила: — На улице у дома автомобиль с чекистами. Возможно, не просто так, но по нашу душу. И раз из обещавшихся никто не явился, боюсь, что «чрезвычайка» схватила их прямо на улице. Сейчас для Москвы это обычное дело. Да и донести мог кто угодно. А мог и не донести… просто так — облава. Возможно, что к соседям… Стыдно, но я молю бога, чтобы это к соседям.

И тут, словно в опровержение ее слов, раздался грохот, толпа громких людей ввалилась в квартиру, протопала по длинному коридору. Защелкали затворы, кто-то загоготал, потом выматерился грязно, тут же вылетела из петель стеклянная створка, кажется на кухню. Таз, висящий под потолком у ванной, упал на пол с грохотом и лязгом.