Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики - Григорий Ревзин

Торговцы

Процитирую Евангелие от Иоанна (Ин. 2:13‑17):

Приближалась Пасха Иудейская, и Иисус пришел в Иерусалим и нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли. При сем ученики Его вспомнили, что написано: ревность по доме Твоем снедает Меня.

Изгнание торгующих из Храма – таинственный эпизод в Евангелии.

Во-первых, Он не мог изгнать торгующих из храма, потому что там их не было. Он мог отогнать торгующих от Храма, где торговали как минимум с VII века до н. э., с реформ Иосии, когда было запрещено приносить жертвы где-либо кроме Иерусалима и при Храме образовался рынок жертвенных животных. Это был общепринятый религиозный обиход. И тут никто не торговал просто так, тут продавали только животных для жертвы, и менялы тут были постольку, поскольку на этом рынке было запрещено пользоваться обычными деньгами.

Во-вторых, Он здесь не похож сам на себя. Он хлещет бичом, ругается, учиняет погром – так он не действует больше нигде. Юлия Латынина в книге «Христос. Историческое расследование» предположила, что это был первый шаг по захвату Храма (будущими) христианами. И до прихода римских войск из Кесарии Храм оставался в их руках, то есть это начало акции типа «Оккупай».

Конечно, возможно, она ошибается в такой боевой реконструкции событий. Однако удивительно то, что все другие возможные свидетельства немирного характера проповеди Иисуса в Евангелиях отсутствуют. Если они и были, то не выдержали цензуры формирования канонического текста. Этот же момент сохранился во всех четырех Евангелиях, «редакторы» рассказа о Христе сочли его соответствующим духу благой вести. Всех ближних следует возлюбить как самого себя, но торговцев гнать бичом куда подальше.

Этого не могло бы произойти, если бы представление об ущербности торговцев не соответствовало глубинным культурным установлениям. Мы натыкаемся на привкус чуждости торговцев во всех городских институтах, так или иначе связанных с торговлей – на улице и на городской площади, в универмаге и в лавке.

Торговцы чужие не только по роду занятий и по товару, который они привозят, – это просто чужие люди, с другим языком, культурой и обычаями. Их попросту не впускают в город. Европейские города, возрождающиеся из Темных веков прежде всего за счет развития торговли, при этом не впускают торговцев в город. Эти города делятся на две части, одна – это выживший римский муниципий (civitas) или феодальный бург (крепость, castello), а другая – это рынок, vic (отсюда название торгового квартала в ранних немецких городах, Wiek, и отсюда же, по мнению некоторых ученых, имя «викинги»).

В данном случае темная средневековая практика следует возвышенной философии. Платон, описывая идеальный город-государство в «Законах», располагает его в 80 стадиях (16 км) от моря в гористой местности именно для того, чтобы избавиться от тлетворного влияния торговцев.

Это государство может исцелиться и обрести добродетель. Ведь если бы оно было приморским, с прекрасными гаванями и в то же время не производило всего необходимого, но испытывало бы во многом недостаток, то при такой природе ему понадобились бы великий спаситель и божественные законодатели, чтобы воспрепятствовать развитию всевозможных дурных наклонностей. Однако восемьдесят стадий служат некоторым утешением… Близость моря хотя и дарует каждый день усладу, но на деле это горчайшее соседство. Море наполняет страну стремлением нажиться с помощью крупной и мелкой торговли, вселяет в души лицемерные и лживые привычки, и граждане становятся недоверчивыми и враждебными как друг по отношению к другу, так и к остальным людям.

Причем в данном случае Платон скорее осмыслял сложившуюся практику, чем предлагал что-то новое, – торговые гавани античных городов располагались достаточно далеко от основного поселения, как, например, Пирей в 10 км от Афин.

Напомню начало «Сорочинской ярмарки» у Гоголя:

В небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые скирды сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешень, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало – река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!

…дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток ненавистным для них сеном.

Это не просто отчасти барочная картина изобилия природы – это картина изобилия природы, стремящегося на ярмарку. Все цветет, произрастает, создается, передвигается для того, чтобы быть проданным и купленным. Правда, рядом немедленно появляется черт.

Несмотря на свою чуждость, торговцы приносят в город много хорошего. Можно даже добавить, что без них город как таковой не может состояться, поскольку в нем есть разделение труда. Существование мелких торговцев допускал даже строгий Платон (хотя, конечно, цены у него должны регулировать правящие философы). Но приносимые блага не отменяют ксенофобского отношения к торговцам.

Чуждость оказывается все-таки центральным качеством, которое мы вынуждены терпеть в обмен на другие блага. Я предлагаю поставить вопрос ровно наоборот. А именно: не является ли чуждость главным благом, главной ценностью, которую привносят торговцы в город?

Я бы связал эту чуждость с темой отчуждения, за которой стоит традиция немецкой классической философии. Напомню, что у Гегеля «отчуждение» – это аналог «объективации», самостоятельного бытия феноменов. Это может касаться вещей, отчужденных от тех, кто их сделал, людей, отчужденных от своих социумов, и идей, отчужденных от тех, кто