Лукреция Флориани - Жорж Санд

Я говорю вам все это, сударь, вовсе не для того, чтобы вы передали мои слова Лукреции. Это походило бы на угрозу с моей стороны, на недостойную попытку помешать успеху ваших намерений. Но если я избегаю показываться ей на глаза, если не ищу горестного и опасного удовольствия ее видеть, то я все же не хочу, чтобы вы заблуждались насчет истинных мотивов моего поведения. Напротив, лучше, чтобы вы их знали. Вы сами только что убедились, что, несмотря на укрепления, которые вы возводите, мне было совсем нетрудно проникнуть сюда, увидеть сына и, если бы я этого хотел, даже похитить его. Будь у меня такие планы, я бы разумеется, действовал более решительно и вместе с тем осторожно. Я не рассчитывал, что буду иметь честь беседовать с вами, когда подходил к этому дому и с восторгом смотрел на своего сына… которого я узнал… находясь еще за целую милю отсюда, когда он казался лишь черной точкой на золотистом песке! Милый мальчик!.. Я не позволю себе сказать: «Бедный мальчик!» — ведь он счастлив, он любим… Вот почему я удаляюсь, говоря себе: «Бедный отец! Почему и ты не мог быть так же любим?» Прощайте, сударь! Я в восторге от того, что познакомился с вами, и предоставляю вам полную возможность либо рассказать о нашей странной встрече, либо даже умолчать о ней. Я не стремился к такой встрече, но и не жалею, что она состоялась. Я не питаю к вам никакой вражды. Хочу верить, что вы вполне заслуживаете своего счастья, хотя я вовсе не заслужил постигшей меня беды. Судьба походит на капризную женщину: ее иногда проклинают, но всегда с нетерпением ждут! — Вандони говорил еще некоторое время, речь его текла легко, но не отличалась последовательностью, в ней было много искренности, но мало чувства. Тем не менее, когда он на прощание молча поцеловал сына, на его лице отразилось глубокое волнение.

Однако он тут же, как истинный комедиант, отвесил князю преувеличенно низкий поклон и, не оборачиваясь, направился к изгороди, над которой уже опять трудился Биффи. Там он остановился, довольно долго смотрел на маленького Сальватора, потом снова поклонился князю и зашагал прочь.

Кароля неприятно поразила и сильно раздосадовала эта встреча; кроме того, лицо, голос, манеры и речь Вандони, хотя они и свидетельствовали о природной доброте и порядочности, вызвали в нем явную антипатию. Онорио Вандони был хорош собой, достаточно образован и по-своему благороден; но в его поведении было много театрального, и Флориани никогда этого не замечала только потому, что она постоянно сталкивалась с актерами, в чьих напыщенных манерах было еще больше аффектации; князя же с первой минуты покоробила эта наигранная и показная торжественность. В каждом движении, в каждом слове Вандони сквозил какой-то наивный пафос. В его натуре были заложены те качества, которыми он гордился; однако, как это всегда бывает со второстепенными актерами, лицедейство стало его второй натурой. Он и в самом деле был великодушен и деликатен, но ему уже было недостаточно лишь проявлять это на деле, ему необходимо было еще и говорить об этом, выражая свои чувства так, как будто он произносил монолог со сцены. По-настоящему талантливые артисты вкладывают собственную душу в исполняемую роль, посредственные же актеры и в жизни не расстаются с театральной маской; сами того не сознавая, они постоянно играют какую-нибудь роль.

В силу этого порока Вандони казался хуже, чем был на самом деле, его слова во многом теряли свою значительность из-за того, что он слишком уж старательно их произносил. В то время как верные интонации и поразительная естественность речи, присущие Флориани, были свойственны только ей одной, у Вандони интонации были заученные, он перенял их от своих учителей. То же самое можно было сказать и о его походке, жестах, выражении лица. Чувствовалось, что все это он не раз репетировал перед зеркалом. Надо признать, что это принесло свои плоды, наука пошла ему впрок, и если поначалу красноречие давалось ему с трудом, то теперь он говорил легко и свободно. Однако манерность его слов и жестов сразу бросалась в глаза: хороший тон предписывает нам соблюдать сдержанность, повествуя о самых волнующих вещах, Вандони же полагал, что, разговаривая, следует все подчеркивать и ничего не оставлять в тени.

Вот почему, говоря о своих отцовских чувствах, он проявлял слишком сильное умиление; отстаивая свои родительские права и выказывая великодушие к сопернику, он держал себя как герой мелодрамы; желая показать, что он спокойно отнесся к неверности своей возлюбленной, он слишком увлекся и изобразил себя этаким повесой, что было ему явно не к лицу. Прибавьте к этому тайное смущение, от которого посредственные актеры никогда не могут избавиться, хотя и стараются держать себя непринужденно, и вам станет понятна блуждавшая на губах Вандони неопределенная улыбка, которая Каролю показалась необыкновенно дерзкой, его остановившийся взгляд, который князь приписал отупляющему действию разврата, и плавные жесты, вызывавшие непреодолимое раздражение.

Впрочем, впечатление, которое произвел актер Вандони на князя фон Росвальда, нельзя считать свободным от предвзятости. Они были настолько разные люди, что, когда сталкивались, недостатки каждого становились особенно наглядными, и вы готовы были осудить обоих, в то время как порознь оба производили хорошее впечатление. Князь грешил чрезмерной сдержанностью, ему была так ненавистна всякая неумеренность в выражении чувств, что порою он напускал на себя холодность, граничившую с нелюбезностью. Вандони, напротив, не упускал случая в беседе с любым человеком подчеркнуть собственные достоинства. В отличие от князя, которого любопытный взгляд собеседника оскорблял, Вандони сам искал такого взгляда, как бы стараясь прочесть в нем ответ на то, какое он производит впечатление. Если ему казалось, что должного эффекта он не произвел, он упорствовал, стремясь добиться успеха; однако он не отличался той живостью ума, какая свойственна великим артистам, выдающимся адвокатам и знаменитым ораторам и помогает им безошибочно определять, когда именно следует прибегнуть к броскому слову или жесту, а потому часто не достигал того эффекта, на который рассчитывал.

На самом же деле он был совсем не таким, каким показался князю из-за своей манеры держаться. Он не был ни ограниченным человеком, ни болтуном, ни развратником, ни наглецом. Вандони скорее был человек доброжелательный, хотя и занятый прежде всего самим собою, искренний, хотя и несколько суетный, скромный и мягкий, хотя при случае он мог изобразить себя этаким злодеем. К несчастью, он постоянно жаждал большей известности, чем та, на какую был вправе рассчитывать. Ему страстно хотелось исполнять главные роли в пьесах, но он этого так и не добился. И тогда, желая придать большее значение тем второстепенным ролям, которые ему поручали, он принялся с излишним усердием играть роли благородного отца, друида, наперсника или начальника стражи. То была непростительная ошибка с его стороны, ибо не следует слишком привлекать внимание к тем местам драматического сочинения, которые сам автор посчитал второстепенными. Вандони безжалостно подчеркивал все, что было слабого и плоского в роли, и, к его удивлению, публика освистывала сочинителя пьесы, хотя он, Вандони, не жалея сил и средств, старался послужить его славе.

Ко всему еще ему хотелось быть высоким, а он был совсем небольшого роста. Он обладал красивым баритоном, но тусклым, лишенным модуляций, — такие голоса всегда звучат монотонно. Он кичился тем, что тембр его голоса красивее, чем у многих известных артистов, но не понимал, что хриплый голос гения производит гораздо более приятное и сильное впечатление, чем звучный, как орган, голос заурядного актера.