Лукреция Флориани - Жорж Санд

Она приняла твердое решение, и ничто не могло его поколебать, вот почему настойчивость князя только огорчала ее. Любая женщина на месте Лукреции пришла бы в восторг от столь лестного предложения. Ей же оно казалось почти оскорбительным домогательством, и если бы она не знала, что Кароль чужд всяких расчетов и ничего не смыслит в житейских делах, ее бы рассердили настойчивые попытки князя склонить ее к браку.

Став матерью четырех детей и убедившись, что малыши вызывают у ее возлюбленных приступы безрассудной ревности к прошлому, Лукреция решила вообще не выходить замуж. Правда, она не опасалась подобной ревности со стороны Кароля, она и мысли не допускала, что он способен испытывать такие же терзания, как другие мужчины; но она считала, что чьей бы женой она ни была, ей придется многим жертвовать ради своего супруга, а это нанесет ущерб ее близости с детьми; кроме того, кто бы ни стал их приемным отцом, он непременно будет краснеть, опекая чужих детей и показываясь с ними на людях; словом, если Кароль станет ее мужем, полагала она, он испытает на себе все последствия романтической преданности предмету своей любви и утратит в глазах жестокого и холодного света репутацию человека разумного и положительного.

Вот почему Лукреции, чтобы остаться непоколебимой, даже не потребовалось искать поддержки у графа Альбани. Пока у Кароля оставалась надежда убедить ее, он проявлял неистощимое терпение. Но в один прекрасный день Лукреция поняла, что если она и дальше будет ссылаться на положение князя в обществе и на предрассудки его знатных родичей, то она, чего доброго, уподобится тем женщинам, которые лицемерно отказываются от лестного предложения, чтобы вернее завладеть своей добычей; тогда она решила разом покончить с настояниями Кароля и наотрез отказалась стать его женою. Надо заметить, что Лукреция очень боялась поддаться своим чувствам: если бы она слушалась только своего сердца, по-матерински привязанного к юноше, она бы уступила его слезным мольбам. Поэтому ей пришлось немного покривить душою и объявить, что она вообще ненавидит брак, хотя на самом деле она не усматривала в этом священном союзе ничего зазорного.

Когда князь наконец убедился в бесполезности своих неотступных просьб, он впал в глубочайшее уныние. Сперва он плакал, и Флориани нежно утешала его, потом на смену слезам пришла потребность в уединении: ему хотелось мечтать, хотелось проникнуть в тайны той жизни, которой живут другие, жизни, к которой он хотел приобщиться и которую так плохо понимал; и тогда в его воображении вновь стали возникать призраки, в голове зарождались различные подозрения, ибо он не способен был верно оценить ни один жизненный факт, им овладела ревность — неизбежный и мучительный спутник тиранической любви, которая стремилась к безраздельному обладанию и обманулась в своих надеждах.

Он вообразил, что Сальватор заранее обо всем условился с Лукрецией, хотя на самом деле граф говорил с ним по наитию и слова его были естественным и непроизвольным следствием долгих бесед между ними в ту пору, когда они были так откровенны друг с другом. Кароль решил, что Сальватор не отказался от мысли, в свою очередь, стать возлюбленным Флориани, что, относясь к нему как к избалованному ребенку, граф уступил ему дорогу, с тем чтобы, когда он, Кароль, пресытится, тайно заявить о своих правах. Вот почему, думал князь, Альбани так настойчиво убеждал его время от времени покидать Лукрецию: граф рассчитывал, что разлука немного охладит ее любовь и она охотно станет внимать его собственным признаниям.

Каролю приходили на ум даже еще более необоснованные и безрассудные предположения! Он говорил себе, что Сальватор еще до него задумал жениться на Лукреции, с которой его связывала давняя дружба, что они обещали друг другу соединиться в один прекрасный день, после того как еще некоторое время будут с общего согласия наслаждаться свободой. Князь отлично понимал, что любовь, которую Лукреция испытывает к нему, — любовь бесхитростная и искренняя, но он боялся, что она может угаснуть столь же внезапно, как вспыхнула, и, подобно всем мужчинам, находящимся в таком положении, он теперь с тревогою думал о пылкости своей возлюбленной, той самой пылкости, которой прежде так восторгался и которую благословлял.

Затем, когда чувство, владевшее душой этого злосчастного юноши, побеждало химеры, терзавшие его больной мозг, он оправдывал свою возлюбленную и говорил себе, что она впервые в жизни обрела в нем достойного ее спутника и что ее привязанность к нему будет длиться вечно, если чьи-либо происки и пагубные советы не отвратят ее от него. Тогда он тотчас же вспоминал о графе Альбани и мысленно обвинял его в том, что тот, повинуясь своим тайным желаниям, стремится обольстить Лукрецию, прибегая для этого к доводам эпикурейской философии и бесстыдно соблазняя ее. Он вменял им обоим в вину каждое слово, каждый взгляд. Сальватор якобы вел себя низко, а Лукреция была подвержена слабостям и увлечениям.

Когда же его друзья, которые, оставаясь наедине, говорили только о нем, которые посвящали свою жизнь нежным заботам о нем, насильно отвлекали князя от одиноких раздумий, когда они осыпали его мягкими упреками и окружали ласковым вниманием, он давал волю слезам. Он плакал в объятиях Сальватора, плакал у ног Лукреции. Однако не признавался в своих безумных подозрениях, и они тут же с новой силой завладевали им.

— Она меня не любит и никогда не любила, — говорил князь Сальватору в минуты дружеской откровенности. — Эта холодная, неумолимая женщина, как видно, не понимает истинной любви, ибо, надеясь отвратить меня от брака с нею, твердит о каких-то моих интересах! Стало быть, она не знает, что такого рода доводы ничего не значат для человека, чье сердце полно любви, для человека, который все готов принести в жертву той, кого он боготворит! Зачем она толкует о своем желании сохранить мою свободу? Я отлично понимаю, что она боится потерять собственную. Да и что такое слово «свобода» применительно к любви? По-моему, оно может иметь только один смысл: возможность для влюбленных всецело принадлежать друг другу без каких бы то ни было помех. Если же, напротив, человек видит в свободе лазейку для возможного охлаждения или утех на стороне, то есть лазейку для измены, то в его сердце нет и никогда не было любви!

Сальватор старался защитить Лукрецию от этих жестоких подозрений, но тщетно: Кароль слишком страдал и потому не мог быть справедливым. Он то искал у своего друга утешения, надеясь найти в нем опору, потому что сознавал свою слабость, то избегал его, видя в нем главного врага своего счастья.

Положение с каждым днем становилось все более мрачным и невыносимым, граф Альбани старался поддержать добрыми советами и ласковыми словами влюбленных, однако он видел, что их душевная рана становится все болезненнее и прежнее блаженство обращается в муку. Он хотел бы разрубить этот узел, увезя Кароля, но это оказалось невозможным. Жить в столь напряженной обстановке было не слишком-то приятно, и Сальватор сам охотно бы уехал. Однако он не решался оставить друга в таком тяжелом состоянии.

Лукреция надеялась, что Кароль постепенно успокоится и смирится с тем, что он может быть лишь ее возлюбленным. Когда же она увидела, что его муки не только не затихают, но даже усиливаются, то внезапно ощутила глубокую усталость. Когда любящая мать видит, как ее ребенок, которому врач предписал строгий режим питания, капризничает, плачет, с отчаянной настойчивостью требует накормить его досыта, она приходит в смятение, колеблется, спрашивает себя, следует ли и дальше строго соблюдать советы ученых мужей или лучше довериться голосу природы. Нечто подобное испытывала Лукреция при виде страданий своего возлюбленного. Она вопрошала себя, не лучше ли прибегнуть к опасному, но зато, быть может, радикальному средству, уступив его желаниям, нежели и дальше прислушиваться к доводам рассудка, обрекая Кароля на медленную агонию. Она позвала Сальватора, поведала ему о своих сомнениях и призналась, что совсем уже готова уступить. Она призналась также, что их брак представляется ей гибельным, но она больше не в силах видеть, как горюет Кароль, и не хочет отказать ему в этом свидетельстве своей любви и преданности.