Весенняя лихорадка - Джон О'Хара

— Джек. Я его знаю?

— Нет. — Глорию подмывало сказать, что его имя не Джек, но она не хотела сообщать Анне слишком много.

— Послушай, дорогая, я непременно позвоню тебе сегодня вечером, и если тебя не будет дома, я оставлю сообщение, приеду или нет.

— Ладно, лапочка, — сказала Анна, поднимаясь. Поцеловала Глорию в щеку. — Желаю удачи, и увидимся если не на этой неделе, то через неделю.

— Большое спасибо.

— О, это я должна тебя благодарить, — сказала Анна и ушла.

Глория долго думала о том, как незаразна любовь. По правилам она должна была испытывать желание позвонить Лиггетту, и в какой-то мере такое желание у нее было, но разговор с Анной, неопытной Анной с ее единственным мужчиной, счастьем, наивностью и неловкой любовной связью (она была уверена, что Билл Гендерсон носит очки, что ему приходится снимать их и класть в металлический футляр перед тем, как обнять Анну) — все это вызвало у нее гнев против любви, которая настигает в самых неожиданных местах. В любовном опыте Глории ничего подобного не было, и это приводило ее в уныние. Какие проблемы могут возникнуть у Анны с Биллом? Мужчина приезжает с Тихоокеанского побережья и здесь, на востоке, находит идеальную для себя девушку. Какие у них могут быть проблемы? Почему они не решаются вступать с брак? Ей хотелось подтолкнуть их к этому, подтолкнуть грубо, раздраженно. Они поженятся, через пару лет Билл заведет роман с медсестрой или еще кем-нибудь, возбуждение у него уляжется. К тому времени у Анны будут дети, хорошенькие дети с загорелыми телами, в крохотных плавках. Анна будет сидеть с ними на пляже, время от времени поднимать взгляд от журнала, окликать их по именам, отвечать на их глупые вопросы и учить их плавать. У нее будут громадные груди, но она особенно не располнеет. Руки ее станут толстыми, загорелыми и будут отлично смотреться в вечернем платье. И Глория знала, у Анны постепенно станет появляться к ней неприязнь. Нет, на Анну это не похоже. Но Глория будет единственной женщиной, кого Анна будет выносить. Очевидно, у каждой Анны есть одна Глория, которой она предана. А девочки, с которыми они учились в школе, которые острили по поводу того, что Анна лесбиянка, превратятся в ее подруг, она будет ездить с ними верхом, играть в бридж и ходить на клубные танцы. Они будут иногда встречаться во второй половине дня, ставить на стоянку свои микроавтобусы, ждать мужей, их мужья будут сходить с поезда, одетые в синие или серые фланелевые костюмы, с одинаковыми лентами студенческих организаций на жестких соломенных шляпах, с одинаково сложенными газетами. И она, Глория, поначалу будет навещать Анну с Биллом каждое лето, мужчины со шляпными лентами станут назначать ей свидания в Нью-Йорке. О, она все это знала.

Глория попыталась отделаться смехом от сценария, который придумала для будущего Анны, но это было непросто, и попытка оказалась безуспешной. Тщетной, так как эта картина была точной, и она это знала. Ну что ж, у каждой Глории, напомнила она себе, тоже есть Анна, которую она терпит и которой предана. Вести тот образ жизни, что и Анна, она не хотела, но для Анны он был в самый раз. Единственно возможным для Анны, или скорее единственно хорошим. Черт возьми, у нее дурное настроение, притом без явной причины. Нельзя же назвать причиной счастье Анны.

В задней части второго этажа того дома, где жила Глория, была комната, которую миссис Уэндрес и остальные домашние называли «швейной». Она была тесной, обстановка не вызывала желания оставаться там долго. Миссис Уэндрес держала в ней иголки, катушки ниток, принадлежности для штопки, корзинки для шитья, но шила где угодно, только не там. Глория изредка заходила в эту комнату с единственной целью — посмотреть из окна.

Окна швейной комнаты выходили на двор дома Глории, а за этим двором и за смежным находилась задняя часть старого, разделенного на меблированные квартиры дома. У женщины в этом доме был рояль с хорошим тоном, но ее музыкальный слух полностью совпадал со вкусом Рокси, музыканта. Собственно говоря, Глория считала, что эта женщина строго следует программе Рокси, не считая тех случаев, когда для программы нужны были «Болеро» Равеля, произведения Сезара Франка[43]и еще одного-двух композиторов, которые нравились Глории и Рокси. Кроме того, эта женщина пела. Она была ужасной. И эта женщина была единственной, кто в сознании Глории сливался с этим домом. В жаркие дни она видела эту женщину от плеч и до колен. В жару эта женщина не закрывала окно полностью. Глория ни разу не видела лица этой женщины, только ее торс. Видела в одежде и без одежды, зрелище было не особенно привлекательным. И эта женщина была единственной из соседей, о ком Глория что-то знала.

Но в двух ярдах от дома был не отделенный забором сад. С травой, деревом, несколькими розовыми кустами; там стояло четыре железных стула и железный стол с подставкой для зонтов посередине. В этом саду жили овчарка и в настоящее время четыре щенка.

Когда Глория в последний раз выглядывала из окон швейной, щенки были чуть-чуть больше кусочков мяса, совершенно беспомощными, и сосчитать их было нелегко.

Теперь щенкам было около полутора месяцев, и Глория, глядя на них, совершенно забыла об игравшей на рояле женщине, потому что через несколько минут сделала открытие, касавшееся семейства овчарок: у суки был любимец.

Соски суки утратили наполненность и втянулись в тело, но щенки не забыли, что недавно сосали оттуда молоко. Мать убегала от их настойчивых попыток тревожить ее, но один рыжевато-коричневый щенок был настойчивее других, и когда они с матерью отходили достаточно далеко, мать останавливалась и позволяла ему сосать себя. Потом сильно била его, однако, заметила Глория, не настолько сильно, чтобы он неправильно понял, обиделся и разозлился на нее. Мать раскрывала удивительно большую пасть, поднимала щенка за шиворот, отбрасывала в сторону, потом делала большой прыжок и гонялась по саду за воробьями. Тем временем другие щенки ждали ее, и когда она подходила к ним, снова пытались добиться от нее молока. Может быть, они похожи на мужчин, подумала Глория; может быть, они знают, что молока там нет. И у Глории было сильное подозрение, что матери нравится их заигрывание с ней. Она догадывалась, что природа снабдила мать инстинктом отгонять щенков. Они стали уже достаточно большими, чтобы есть твердую пищу, и долгом матери было заставить их заботиться о себе.

Эта мать замечательная особа. Глория поймала себя на этой мысли и, поскольку была одна и не рассуждала вслух, продолжала об этом думать. Эта мать замечательная особа. Должно быть, она обладает превосходными качествами, судя по тому, как держит голову, как стоят торчком ее уши, как она играет со щенками, но при этом не позволяет им быть слишком наглыми и своевольными. Как лежит, положив голову на вытянутые лапы, и наблюдает обманчиво сонными глазами затем, как щенки пытаются есть траву или найти в траве что-то съедобное. Это поистине замечательно. Один черный щенок пытался заняться самоудовлетворением, и мать всякий раз поднималась, била его лапой или поднимала зубами за шиворот и делала вид, что наказывает. Через несколько секунд опускала щенка, но тот уже забывал о сексе. Но рыжевато-коричневый все это время был ее любимцем, и тут Глория увидела то, чему не могла поверить. Увидела собственными глазами. Она ничего не знала о собаках, может быть, у них это обычное дело, но решила спросить у ветеринара, всегда ли собаки так делают. То, что она увидела и во что не могла поверить, было происшествием между матерью и щенком.