Шесть черных свечей - Дес Диллон

Из Линды получилась идеальная жена. Дом у нее сиял, как демонстрационный зал «Международной мебельной компании». Завтрак, обед и ужин подавались строго в установленное время. Стоило пеплу вашей сигареты коснуться пепельницы, как он в мгновение ока исчезал, и следующую порцию пепла вы уже стряхивали в идеально чистый сосуд. Причем все делалось на уровне рефлексов. У их детей одежда была отглажена и ботинки начищены уже в шесть утра. Так проявлялась неизжитая любовь к Нампе.

Это продолжалось из года в год, и Линда стала известна всем и каждому в городе как олицетворение хозяйственности. Добавить к этому мне нечего, кроме того, что такая жизнь ее здорово изматывала. Но тут произошло событие, которое изменило ее жизнь навсегда.

Дала о себе знать аневризма.

Сначала появилась какая-то нехорошая рассеянность, вроде как при начале гриппа или простуды. Потом Линде стал временами слышаться какой-то шипящий звук. Поглощенная своими домашними заботами и обязанностями, она никогда никому об этом не говорила. Ей и в голову не пришло обратиться к врачу. Потом свист, который вроде бы есть, а вроде бы его и нет, превратился в постоянное громкое шипение в ушах. Однажды вечером, когда Брайан вернулся из паба, она заварила ему чай, сделала сырный тост с луковой солью и щепоткой перца и рассказала про свое недомогание.

Брайан был таким же хорошим мужем, какой Линда была женой. Все денежки он приносил в семью, будто в старые добрые времена. Выходные на природе. Машины. У их детей — у первых в нашей семье — было все, что имеется у отпрысков богатеньких семейств. Вы скажете: мужик, что в семье голова, — всегда самодовольный мужлан. Но в глазах Линды и ее окружения он был муж — лучше не придумаешь. Только не надо умничать и пытаться применить к нему иную систему ценностей, которая здесь не очень-то подходит, а то получится что-то вроде попытки измерить Вселенную при помощи таймера для варки яиц.

— Брайан, у меня какой-то свист в ушах.

— В ушах?

— Каждый удар сердца в ушах отдается.

— Подойди-ка.

Линда подошла поближе, и Брайан прижал свое ухо к ее уху. Будучи столяром, он, может, и не очень-то разбирался в медицине и биологии, зато знал, когда бить тревогу. Еще Брайану повезло с мамашей. В свое время уж она-то позаботилась о том, чтобы каждый член семьи получил образование. Большинство ее сыновей стали врачами. Когда я думаю об ирландцах, постаравшихся сбросить неизменные цепи бедности, от которых и в Британии было никуда не деться, она первая приходит мне на ум. Пожелаем ей счастья, хоть она и старая грымза.

В общем, Брайан бросился звонить брату. Брата звали Джеймс, и он был врач. Джеймс немедленно примчался на машине. За рулем сидела жена, потому что сам Джеймс был выпивши.

— Брайан, да не суетись ты так, — сказала Линда.

Но Брайан чувствовал: здесь что-то не то.

Прибывший на машине Джеймс, прежде чем сделать что-то конкретное, задал Линде парочку вопросов.

— Болит ли у вас голова?

— Частенько. Но не сильно.

— Когда это все началось?

— Примерно месяц назад.

— И чувствуете вы себя все хуже и хуже?

— Да.

Только после этого Джеймс осмотрел Линде ухо при помощи такой маленькой штучки, которая одновременно испускает свет и выполняет роль лупы. Потом он попросил ее задержать дыхание и послушал ее. Через пять секунд он уже паковал свои инструменты.

— Так. Южная общесоматическая. Немедленно.

И Линду увезли в Южную общесоматическую. Так именуется главная неврологическая клиника в Глазго.

С ней поехали матушка, папа и Брайан. Сестры висели на телефоне, получая самую свежую информацию от матушки, а потом от папы. Мне сейчас уже трудно вспомнить, сколько времени они провели в клинике, но уж никак не меньше трех-четырех дней. Безвылазно. Я тоже был там, но этого не знал никто. За исключением, может быть, Линды. Я все время находился у самой ее постели, совсем рядом с ней. И Нампа тоже находился там. Мы с ним даже словцом не перекинулись, с Нампой. Впрочем, здесь не принято разговаривать. Линда знала, что мы с ней, и это ее немножко успокаивало.

Сестры делали все от них зависящее, чтобы спасти ей жизнь. Каждый божий день они со Старой Мэри ходили в церковь к мессе. А по вечерам они старались использовать каждое заклинание, каждый ритуал из книги, которые только, по их мнению, могли помочь Линде.

У Линды обнаружили аневризму какого-то крупного кровеносного сосуда в голове. Доктора сказали, что, наверное, Линда в детстве ударилась головой обо что-то острое. Она совсем забыла про историю с Маккракеном. Вопрос о хирургической операции не стоял, слишком глубоко в мозгу находился сосуд. Но у медиков имелась новая технология. В бедренную вену вставлялась специальная трубка и проталкивалась по сосудам до самой головы. Когда трубка доходила до того места, где тонкие стенки артерии могли лопнуть, они ее как-то надували и образовывался шарик, который запечатывал возможную течь.

С этой самой течью дело обстояло плохо, и медлить было нельзя. Врачи объяснили матушке и папе, что они намерены делать, и назначили операцию на завтра. Линда слабела с каждой минутой. Матушка, папа и Брайан по очереди сидели у кровати Линды, держа ее за руку. Иногда они выходили покурить, попить чаю и позвонить сестрам, чтобы те были в курсе. Линда плакала. Ведь все было так хорошо, и вдруг такой страшный недуг. Линда не хотела умирать.

Порой она засыпала, и тогда матушка, папа или Брайан — словом, тот, кто в данный момент был у ее кровати, — получали возможность выплакаться. Они никогда не плакали у нее на глазах, предпочитая говорить о будущем. О том, что будет, когда Линду выпишут и так далее.

Как-то раз они вышли из палаты. За дверью палаты они только курили или плакали и никогда не говорили между собой, да и о чем было говорить. Разве есть что-то более страшное, чем мать и отец, которые хоронят свое дитя? Линда проснулась, а в палате никого нет. Линда перепугалась, и на какое-то мгновение ей показалось, что она, наверное, уже умерла. Но тут в палату вошла медсестра и поздоровалась, и Линда поняла, что жива. Трудно объяснить, что такое страх смерти, людям, которые не познали, что такое смерть. Страх смерти не имеет ничего общего с обычным страхом. Обычно испытываешь страх жизни. Его высшее назначение — заставить тебя предпринять что-то во имя сохранения жизни. Настоящий страх смерти лежит по ту сторону всего этого. Страх, который испытывала Линда, был окрашен в тона глубокого сожаления. Слово «глубокое» как-то даже не очень и подходит сюда. Ей было жалко того, чего она не сделала и уже не сделает никогда, только зря потратила время на детей, сестер и друзей. Это были всего лишь мысли, которые обычно сопровождают чувства. Но мысли не могут отразить всей силы чувств, всей силы боли.

Духовно Линда была в агонии. И в этот момент она заключила с Господом своего рода договор.

— Господи, если меня минует чаша сия, если Ты оставишь меня среди живых, я никогда не солгу во всю мою последующую жизнь, никогда не пропущу мессу и буду ходить к исповеди каждую неделю.