Изменить судьбу. Вот это я попал - Олеся Шеллина

– Была ты мне совсем недавно всего лишь племяшкой, теперь же стала государыней, Екатериной. Надеюсь, что твое возвышение не заставит тебя забыть своих родичей.

– Улыбайся, – я наклонился к Екатерине, прошипев в ушко. – А то все решат, что тебя заставляют.

– Я н-не могу, и меня д-действительно з-заставляют.

Ого, что-то раньше я не замечал у Катерины склонности к заиканию.

– А ты постарайся, давай включайся уже, а то отец твой заподозрит чего.

– Я знаю, что делаю, – она улыбнулась подошедшему к нам Ивану. – А что, братик, говорят, что можешь ты казну отворить да преподнести мне оттуда каменья, кои императрица Екатерина носила?

– Нет, ты еще не императрица, поэтому поумерь аппетит, сестренка.

Я приподнял бровь. Иван не выглядел довольным этим браком. Смотрел сычом, и до меня доносились его крики, когда он с отцом лаялся.

Не коснувшись руки Катерины, он отошел в сторону, схватил бокал с бренди и одним движением опрокинул его в себя. Так, в стане Долгоруких произошел раскол, а я ни сном ни духом?

И тут к нам подошел, мать его за ногу, граф Миллезимо. Вот какого дьявола этот опе… здесь забыл?! Екатерина, как увидала свое счастье нечесаное и небритое, вся расцвела. Она вырвала свою руку из моей и протянула ее к графу, словно коснуться его хотела.

– Да что ты творишь, дура? – зло прошипел я ей на ухо. – Немедленно прекрати. Вон, уже и Джейн Уорд смотрит, не иначе очередное письмо своей подруге составляет о том, что у невесты императора уже фаворит появился. Да еще и есть у меня подозрения, что подругу любимую на самом деле Георгом зовут.

Я резко поднялся на ноги и хлопнул в ладони.

– Мы рады приветствовать всех здесь. А теперь бал!

Чтобы не опозориться еще больше, потому что не только Джейн смотрела с насмешливой улыбкой, но и другие, например, Иоанн Лефорт, который уже мысленно очередной пасквиль составил патрону своему Августу Второму, я читал его опусы, вовсю истекающие желчью. Де Лириа вон улыбается ехидно, но его подарок очередной весьма мне понравился – прекрасный сапфировый гарнитур для невесты. Плохо, что не очередная табакерка, у меня как раз не хватает одной до чертовой дюжины.

Бал открывал я с Катериной. Оттанцевав положенный танец, я подошел к Михайлову, изображавшему предмет интерьера возле стены.

– Вышвырните уже этого графенка, – процедил я, кивком головы указывая на Леона, стоящего у стены и не отводящего взгляда побитой собаки от Катерины. – Увезите куда-нибудь за Москву и…

– Будет сделано, – кивнул Михайлов. – Никто в жисть не поймет, что это не несчастье произошло.

Я внимательно посмотрел на Кузьму, пытаясь найти на его лице хотя бы намек на то, что он меня подкалывает. Ничего не найдя, я только головой покачал. Как же я мало знаю своих приближенных, оказывается.

– Кузьма Алексеевич, с этого болвана ни одного волоска не должно упасть, – я скорчил строгую морду. Конечно, кому я Катьку сбуду, если эти головорезы несчастье со смертельным исходом организуют? – Увезти, поселить в ближайшей придорожной таверне и поить до того момента, пока я гонца не пришлю. Но в меру. Чтобы можно было его в человеческое состояние быстро привести. Да, и попа какого-нибудь католического найдите, пущай святой отец составит графу компанию в его горе. Без попа графа по получению сигнала даже не вздумайте везти. Ты все понял?

Михайлов задумчиво смотрел на графа, затем медленно перевел взгляд на бледную Катерину и кивнул. Зараза, ну и зачем ты такой умный, когда этого не надо?

– Понятно, что же тут непонятного, – он усмехнулся в усы, и, отлепившись от стены, направился к Леону. Ну и ладненько. Я свой долг выполнил, пора и уйти, чисто по-английски.

Не успел я сделать шаг к выходу, как у меня на пути возник старик в высоком парике, держащий в руке бокал с вином. Шведского стола здесь не было, но гости все равно где-то умудрялись найти выпивку. Я смотрел на старика и пытался понять, кто передо мной. И тут у меня в голове словно тумблер щелкнул – Яков Брюс. Дядька того самого Брюса, который зять у Долгорукого. А еще он великий ученый и вор, умудрившийся на пару с Меншиковым крупную сумму свистнуть из казны, за что был бит палкой самим Петром Великим.

– Весть печальную получил, – без намека на «здрасте» начал Яков, преграждающий мне путь. – Преставился не так давно Александр Данилыч. Помянем же душу его грешную, – и он отпил вина, пуская скупую стариковскую слезу.

Надо же, Меншиков умер. А я и не знал. Не интересовался ничем, рассудив, что имею право ничего не делать, раз жить мне осталось всего пару месяцев – это в самом плохом случае.

– Сочувствую, – я кивнул и попробовал пройти, но дед схватил меня за рукав камзола. Ко мне тут же выдвинулся гвардеец, подпирающий какой-то фикус в огромной кадке.

– Не спеши, государь. Алексашка тот еще жук был, так что зла я на тебя из-за него не держу. С просьбой пришел к тебе. Не с тем, чтобы с помолвкой поздравить. Не по нраву мне Катька и вся ее семейка.

– Так чего же ты хочешь от меня, Яков Вилимович? – я аккуратно снял его руку с рукава моего камзола.

– Поручи мне дело какое, государь. Мочи большей моей нету в Глинках одному как сыч сидеть. Дожился, местных крестьян змиим огненным, что из петард появляется, пугаю. – Он снова глотнул вино.

Я смотрел на него и думал, что хоть в чем-то мне определенно везет.

– Ну отчего же не поручить, поручу. Большое дело поручу, от коего будущее России зависит. Но расскажу, когда проспишься да завтра поутру явишься ко мне в Лефортовский дворец.

Оставив Брюса обдумывать и гадать, что я могу ему предложить, я, сославшись на головную боль, самую универсальную отговорку всех времен и народов, ушел с этого праздника жизни. Даже если мне и не суждено будет пожить подольше, но свои идеи в отношении школ я передам завтра в надежные руки человека, который уже много учебных заведений построил. И ему развлечение, и обо мне хоть какая-то память останется.

– Ну вот, Яков Вилимович, первый шаг сделан, осталось пройти еще тыщ… много, – я интенсивно похлопал руками, чтобы сбить с них пыль, ну и согреться заодно. – Что думаешь о помещении?

– Сойдет, – Брюс махнул рукой, достал уже исписанный лист, немецкий грифель и принялся что-то быстро писать.

Я прикусил губу, чтобы не расхохотаться. Слово «Сойдет», ставшее любимым в лексиконе Брюса, он подхватил у меня, когда в один из вечеров, во время которого мы корпели над уставом училища, которое я, чтобы не заморачиваться, назвал «реальным», и, потерев затекшую спину, сказал: «Ну хватит, и так сойдет».

Якову Вилимовичу очень понравилась емкость фразы, коей можно выразить очень много эмоций, и он принялся использовать ее направо-налево, пока абсолютно все не решили, что она принадлежит ему.

Еще раз осмотревшись, я направился к выходу из этого вполне современного дворца, который у кого-то конфисковали еще при деде. Находился дворец на самой окраине Москвы. Брюс убедил меня, что так будет лучше контролировать наше совместное детище, потому что сначала мы все проверим, а уж потом… В этом мы с ним здорово были похожи, я тоже никогда не любил неопробованные как следует вещи пускать в массы. Мне вообще нравилось проводить с ним время. Он был чрезвычайно увлекающейся личностью, а также обладал весьма впечатляющей харизмой, которая притягивала к его орбите всех, кто пролетал мимо, и не давала куда-то соскочить. И я был ему очень благодарен за то, что старый ученый и мыслитель вырвал меня из лап затягивающей, как непроходимое болото, меланхолии, не позволяющей мне свободно мыслить, лишь отдавать все на откуп поселившегося в моей голове с осени фатализма.