Изменить судьбу. Вот это я попал - Олеся Шеллина

– Что это? – я указал рукой на ткань, а затем пристально посмотрел на посла.

– Это образец ткани, сотканной весьма странным способом, – охотно ответил де Лириа. – И я точно знаю, что в моей стране этот образец сочли бы браком и наказали ткача, весьма неприятным методом, за порчу дорогого материала. Но ваше императорское величество сочло сочетание плетения в этой ткани приемлемым для некоторых элементов одежды.

– Откуда вы все это узнали? – резко прервал я посла. Вообще-то мой эксперимент не являлся тайной, но интерес иностранцев к моим мануфактурам стал довольно неприятной неожиданностью.

– А разве это большой секрет? – де Лириа очень натурально удивился.

– Нет, не секрет, так что вы хотите, господин де Лириа? – я уже привычно наклонил голову, пристально глядя на него.

– Вы очень прямой, ваше императорское величество, – в голосе посла послышался легкий упрек.

– Это плохо?

– Это необычно, – посол вздохнул. – Я хотел бы узнать, вы будете продавать эту ткань?

– Почему вас это интересует? Это же всего лишь брак, который я не хотел пускать в утиль. Вы сами сказали, что за такое наказывают ткачей. А моя казна не настолько богата, чтобы терпеть подобные убытки, у меня же нет колоний в Америках, богатых золотом и серебром, – я позволил себе слегка улыбнуться. – Да и от наказания ткача я ничего, кроме определенного удовлетворения, не получил бы, а вы знаете, сколько стоит выучить ему замену? – Де Лириа поморщился. Я уже его до печенок достал, жалуясь постоянно на свою вопиющую бедность и неспособность чем-то помочь добрым соседям. Вот… хотел бы, прямо до икоты, но не могу, сам с хлеба на соль перебиваюсь.

– Я видел изделие из этой ткани. Ваши моряки, которые участвуют в пошиве, выбрали весьма необычный фасон, но довольно практичный.

Я кивнул. Морячки первыми определились с выбором. Сейчас я одену один корабль в новые штаны и, если нареканий не будет, пущу на госзаказ. Получилось действительно оригинально и весьма необычно, потому что штаны удлинились, ушли с ног идиотские чулки с подвязками, зато сами штаны снизу могли подтягиваться и фиксироваться к щиколоткам. А вообще модель напомнила мне чем-то брюки-карго, тем более что грубая ткань для них подходила.

– Один из них имеет приятеля на корабле «Санта-Мария», зашедшего сегодня в порт.

Понятно. Приятель похвастался штанами, продемонстрировал карманы, а испанский морячок, пощупав ткань, задал вопрос, а почему это мы в более жаркой стране ходим в парусине, а эти варвары в чем-то менее плотном и жестком, но довольно прочном и удобном? Да еще и дешевом. Новая ткань обходилась из-за особенностей плетения на треть дешевле той же парусины.

– Так что вы ответите мне насчет продаж, ваше императорское величество?

– А почему вы спрашиваете об этом у меня?

– Потому что у государства монополия на данные товары, разве нет? Бритты очень недовольны сложившимся положением дел, но вы в своем праве, ваше императорское величество, – и он отвесил глубокий поклон, как бы извиняясь за то, что отвлекает такими пустяками от действительно важных дел, очередной охоты например.

– Я пока не могу обсуждать эти вопросы. Я еще не получал никаких отчетов о прохождении эксперимента. Но как только мы примем окончательное решение о судьбе этой ткани и бедного ткача, то сразу же сообщим вам, господин де Лириа, самому первому.

Если мое, сказанное совершенно намеренно королевское «мы» и резануло слух посла, то вида он не подал, зато сразу же понял, что аудиенция окончена. Нет, нашим придворным до подобной гибкости еще далековато. Иных если прямо не пошлешь, сами не додумаются уйти.

Когда дверь за де Лириа закрылась, я сел в кресло и задумался. Все то время, пока шла аудиенция, мы с послом стояли, при этом я продолжал стоять возле окна, используя подоконник как опору для поясницы, де Лириа же стоял посреди кабинета. Но эта тактика всегда играла положительную роль, потому что посетители обычно не задерживались, если не могли ни на минутку присесть. Мне-то пока без разницы, мне на днях четырнадцать исполняется, а вот людям в возрасте далеко не все равно.

То, что я сказал де Лириа, было правдой, я, пока не закончится испытательный период, ни за что не отдам команду на массовое внедрение. Но тут все понятно, я ученый, привык доверять только проверенным данным, причем неоднократно и желательно перепроверенных лично. То, что ткань кого-то заинтересовала, мне, если честно, понравилось. Интересно, патентное право уже работает или я бегу впереди паровоза? Да даже если не работает, что мешает мне стать первопроходцем? Ничто не мешает. Так что можно пока на штангенциркуле, который «мой дед» изобрел, опробовать. А потом на телеграфе, когда он заработает. Я слишком прижимистый, чтобы кому-нибудь что-нибудь дарить просто так на халяву. Вон, де Лириа уже это понял. А у меня в Лефортовском дворце даже заведена специальная полка в кабинете, для драгоценных табакерок, такой вот непрозрачный намек себе любимому о бренности нашего существования. Французы пока тормозят, но там, как я уже понял, посол подкачал. Вот пришлют Шетарди, и можно будет поработать. Тот еще тип, зато умен и зело сообразителен. С ним нужно ухо востро держать будет, но и весьма интересные прожекты составить можно. Австрийцы в своем репертуаре, пока пыжатся, наверное, считают, что ради матери я им чем-то обязан. Ага, хрен им по всей морде. Я не должен никому и ничего. Где они раньше были, когда всеми брошенный ребенок так нуждался в обычной компании? А теперь пускай попрыгают, я вон Ушакова приблизил, потому что считаю это выгодным. Да я на Катьке без проблем женюсь, если посчитаю, что этот шаг будет оправдан и принесет множество дивидендов. А все потому, что я привык работать на результат. Мне простое участие не интересно. Правда, руки у меня пока связаны практически морским узлом, но ничего, девятнадцатого января все так или иначе решится. Пока же с иностранцами было все более-менее ровно. Даже шведы не бухтели, хорошо от деда отхватили, пока еще в себя не пришли, родимые.

Англичане что-то молчат, и вот это конкретно напрягает. Мутят они воду, как пить дать.

– Государь, Ушаков донесение прислал.

Я даже не посмотрел на Репнина, а просто взял нож для бумаги и быстро вскрыл письмо.

Так, и что нам пишет Андрей Иванович? Ага, всех виновных в погроме немецкой слободы наконец-то отловили, теперь идет дознание. Долго же они, надо попенять Андрею Ивановичу. Так, чем оправдывается? Половина из гренадеров Ивана Долгорукого – это что, оправдание? Я схватил лист и принялся писать, делая акцент на том, что перед законом все равны и никого нет, кто был бы равнее. А четкое соблюдение законов мне ой как пригодится именно в стремительно наступающем январе. Происшествие, по поводу которого я сейчас журил Ушакова, случилось в мае. Немецкая слобода заполыхала, огонь быстро распространялся. Я принял решение организовать посильную помощь, потому что сами жители слободы не справлялись. Помощь пришла вовремя, в этом я молодец. И Репнин молодец, и Юдин, который быстро метнулся и в кратчайшие сроки собрал спасательную команду. За что был пожалован премией. Звания я не дал, потому что парень всего лишь свою работу выполнял. Вот премию за оперативность заслужил, это да. Вообще те, кто попал вольно или невольно в мое индивидуальное рабство, быстро поняли, что для того, чтобы получить хоть что-то существенное, нужно работать, чтобы жилы от натуги трещали, так что они не в претензии. В общем, пожар погасили быстро, но мне пошли жалобы на то, что многие так называемые спасатели, пользуясь плачевным положением жителей, занимались откровенным грабежом. Я в такой ярости уже давно не был. Ушаков взял это явно полицейское дело под контроль, потому что оно явно на каком-то этапе застопорилось. Да, с созданием полиции надо что-то быстро решать, иначе Андрей Иванович у меня от натуги сдохнет. И вот теперь дело почти завершено. Осталось провести дознание и устроить публичные казни. Я поморщился. Вообще я в душе отношу себя к пацифистам, но тут по-другому никак нельзя, такие вещи нужно пресекать в зародыше.