Изменить судьбу. Вот это я попал - Олеся Шеллина

Опершись на коновязь, я подождал, пока княжна привяжет Цезаря и ослабит подпруги. Стащить тяжелое седло у нее просто не хватало сил. У коновязи стояла кормушка с овсом и вода, так что я перестал волноваться за коня, к которому испытывал в последнее время большую привязанность, и позволил увлечь себя в небольшой домик.

На обстановку мне было плевать, главное, что там было тепло. Но на одну деталь я все-таки обратил внимание: на столе лежала пурпурная роза на длинном стебле. А граф-то, оказывается, романтик. Розу вон где-то надыбал, только не дождался любимую, кретин. Нет чтобы встретить. А если бы я мимо не проезжал? Догрызал бы сейчас волчара то, что от Екатерины Долгорукой осталось.

Оставив мысли о возлюбленном княжны, я все же огляделся, хмыкнул, рассмотрев огромную кровать, с самой настоящей периной и белыми простынями. Прямо гнездышко для первой брачной ночи, а не охотничий домик.

В доме присутствовала вода, которой я смыл кровь с кинжала и с кистей рук. Предстояло самое главное.

– Катя, мне надо камзол снять и сорочку, чтобы рану перевязать. Вот только сорочка у меня шелковая, на бинт не сгодится.

– А я сейчас помогу, только тряпицу подходящую добуду, – она снова очень мило покраснела. Очень скоро я понял почему. Подходящей тряпицей оказалась нижняя юбка, хлопковая и действительно хорошо подходящая для бинтов.

Распустив юбку на длинные полосы, воспользовавшись моим кинжалом, Екатерина подошла ко мне, чтобы помочь стянуть камзол. Я уже расстегнул пуговицы, но стащить его мне не позволяли ни раненое предплечье, ни все еще болевшая правая рука. Княжна уже взялась за правый рукав, чтобы сдернуть его с руки, но я остановил ее.

– Стой, подожди. Ежели сейчас сдерем, кровь снова пойдет. Надо приготовиться сразу, чтобы рану затворить. Здесь имеется что-нибудь крепче вина?

– Не знаю, – Екатерина растерянно огляделась по сторонам. – Сейчас погляжу. Вот есть бренди.

– Пойдет, тащи сюда.

– Зачем? – Екатерина поднесла мне бутылку.

– Как это зачем? Сейчас я глотну для храбрости, чтобы сильно не орать, затем – чтобы уменьшить боль, ну а потом просто так, чтобы весело стало. Ты тоже глотнешь, не посмеешь же приказа государя не исполнить, ну а потом я начну приставать к тебе с неприличными целями.

– Чего? – княжна попятилась, глядя испуганно.

– Шутка, – я вздохнул. – Не буду я тебя поить, мне соображающие женщины по вкусу. – Видя, что она не успокаивается, я добавил: – Да не буду я к тебе лезть, успокойся. Мне этот бренди для другого нужен. К тому же у меня обе руки болят, так что ты без труда отобьешься, ежели сама не захочешь… Ай. – Екатерина поняла, что я ее подкалываю, и сердито сдернула рукав камзола с правой руки. – Вот какие же женщины все-таки бессердечные создания.

Когда дошло до левой руки, рана, которая уже слегка затянулась, закровила снова. К тому же и сорочка, да и камзол прилипли к ней, и их пришлось отдирать наживую. И если с камзолом все прошло довольно гладко, то вот сорочка, похоже, прилипла к ране намертво. Открыв пробку зубами, я плеснул на рану бренди, чтобы немного размочить прилипшую ткань, и чуть сознание не потерял от боли. Стиснув зубы так, что почувствовал во рту привкус мела, я стоически терпел, пока побледневшая при виде раны княжна стаскивала с меня сорочку. Перехватив предплечье чуть выше укуса, я прошептал:

– Ремень сними и в рот мне засунь, а то я без зубов останусь. – Находящаяся на грани обморока княжна весьма неумело стянула с меня ремень, постоянно касаясь холодными руками обнаженного живота, заставляя тем самым сокращаться мышцы. Екатерина держала в руках ремень и явно не знала, что с ним делать. – Да сверни ты его уже и засунь мне в рот.

Когда мои зубы сомкнулись на коже ремня, я без дальнейших колебаний плеснул на рану бренди и, застонав, откинулся на кровати на спину, мыча что-то малоразборчивое. Из глаз брызнули слезы, а стоящая рядом с кроватью Екатерина прикусила тыльную сторону ладони и смотрела на меня с нескрываемым ужасом. Почти минуту руку терзала страшная жгучая боль. Когда же она перешла в слабые мышечные подергивания, я сел и снова плеснул на рану бренди. На этот раз жгло не так сильно, вполне можно было терпеть. К счастью, кровь прекратила течь, и можно было бинтовать. Все равно большего я в этих условиях сделать не мог.

Екатерина забинтовала руку достаточно туго, намотав на нее почти всю свою юбку. После этого она встала и приложила руку к груди.

– Мне дурно, – сообщила она и побежала на улицу, где, судя по звукам, ее вырвало. Но девчонка молодец. Сначала все довела до конца, а потом уже блевать побежала.

Когда она вернулась в дом, я лежал на кровати, задумчиво разглядывая деревянный потолок.

– Как-то странно все это, – проговорил я. – И почему нас никто не ищет?

– Ищут, только в лесу. Опосля, когда на волка наткнутся, или на мою дурную кобылу, поймут, что сюда надо бы двигать.

– Ложись, – я похлопал рукой по перине рядом с собой. – Нам поспать надобно. Вдруг до волка искатели не доберутся, ночь все-таки на дворе. Тогда нам с утреца самим придется домой добираться.

Екатерина с сомнением посмотрела на кровать, потом на меня, и, вздохнув, все-таки легла на самый краешек. Руки в покое перестали донимать болью, и я даже не заметил, как заснул.

– Катька! Ты что натворила, курва! Сама императрицей стать вознамерилась? – пронзительный женский голос вырвал меня из крепкого сна. Не понимая, где я нахожусь и почему кто-то орет над моей постелью, я приподнял голову, сонно щурясь и пытаясь сообразить, что происходит. Почувствовав на плече какую-то постороннюю тяжесть, я скосил глаза в ту сторону. Екатерина Долгорукая во сне, видимо, замерзла и, ища тепла, подкатилась ко мне под бок, использовав мое плечо в качестве подушки. Подушка так себе была, твердая, к тому же она отлежала мне плечо, и его теперь словно иголками прокалывало. А Джейн Уорд все-таки была права: бесконечные охоты и другие физические упражнения сделали тело Петра развитым не по годам – пропорциональным, мускулистым и все еще по-мальчишески гибким. Я отмечал это, разглядывая свою грудь, с которой в это время поднималась блондинистая головка, обладательница которой тоже пока не соображала, в каком мире она находится.

– Ах ты девка гулящая, блудница вавилонская!

Я посмотрел на указывающий перст бледного Алексея Григорьевича Долгорукова, и тут на меня словно ушат воды вылили. Что? Долгорукие? Они нас нашли, а мы мирно в одной койке спим, да и еще… Я снова посмотрел на свою обнаженную грудь, живот и приспущенные, лишенные поддержки ремня штаны и едва не начал грязно материться. Сев на кровати, я уже было попробовал донести до отца, что это всего лишь досадное недоразумение. И он бы послушал, потому что для Алексея Долгорукова подобный финт также стал весьма неприятной неожиданностью, ведь что теперь с австрияками делать, одному из которых Катька обещана, если бы не одно маленькое «но». Я захлопнул уже открывшийся для оправданий рот, потому как с ужасом заметил, что белые простыни довольно обильно испачканы кровью. Прекрасно понимая, что это моя кровь, и что она натекла на кровать, когда я катался по ней, едва не теряя сознание от боли, я также понимал, что для столпившихся вокруг родичей девушки это оправданием никак не будет являться, пока Катерину не осмотрит медикус и не подтвердит ее девственность.