Черная заря - Владимир Коротких

— Не успел, сам еще не решил тогда.

— Ну, будем считать — разобрались. Дыши свободно. Это я сказал вам водки налить, как вернетесь. — Комбат достал карту и развернул ее. — Теперь раскинем рамсы.

Сомов и Андрей тоже достали карты.

— Смотрите, — комбат указал на обведенные красным карандашом части кишлака. — Это уже наша территория. За духами осталась примерно одна четверть с южной стороны, как раз в вашем секторе. У них три выхода. Первый — сдаться, чего они, похоже, делать не собираются. Второй — воевать до конца. Третий — уйти в горы, хотя они наверняка понимают, что это непросто. Поэтому ни на минуту не расслабляйтесь, в особенности ночью. — Он посмотрел на Сомова. — Мин тебе теперь хватит?

— За глаза, — ответил командир минометной батареи.

— Тогда свободны.

К концу дня стрельба постепенно прекратилась с обеих сторон. Замолчала и минометная батарея. Минометчики занесли на батарею привезенные мины, раскрыли ящики, уложив их позади минометов. Учитывая сложившуюся обстановку, Андрей разрешил бойцам подремать в окопах до наступления темноты, оставив, как и раньше, только наблюдателей, а сам спустился к минометчикам.

Сомов смотрел в бинокль и делал карандашом пометки в блокноте. Увидев Андрея, он сказал:

— Вот, рассчитываю стрельбу, поправки вношу. Чувствую, ночью духи рванут к горе, как пить дать рванут. Деваться им некуда. Воевать дальше бесполезно, кишлак уже почти наш, а вот прорваться им есть смысл. Слышишь, молятся — намаз совершают.

В установившейся тишине из кишлака ясно доносилось громкое, пронзительно тягучее пение муллы, которое по незнанию можно было принять за отчаянный плач.

Сомов продолжил:

— Они раз пять в день должны молиться. Для них Аллах в жизни определяющий и направляющий фактор, как для нас КПСС. Они говорят, что когда молятся, от этого как бы заряжаются. Я тоже как-то, для эксперимента, решил подзарядиться. Попробовал пять минут подряд «Слава КПСС!» повторять, че-то не сильно забрало, очумел малость и все. Как думаешь, полезут сегодня?

— Думаю, должны полезть.

— Ну вот. Тогда давай с тобой прикинем, как будем распределять огонь.

Андрей посмотрел вперед и предложил:

— Думаю, что с учетом ночного времени, хоть и с твоей подсветкой, прицельность автоматно-пулеметного огня будет невысокой, а по дальней площади вообще бесполезной. Так что давай, Олег, поделим поле на сектора. До нашего подбитого бэтээра мой сектор, дальше твой.

— Согласен. — Сомов положил блокнот на бруствер. — Как из полка сообщили, что вы приехали, комбат чуть чечетку на радостях не станцевал. Но сказал, что тебе пистон непременно вставит, как вернешься. Тут больше замполит Рыбин по твоему поводу злобными соплями истекал. Чего ему? Вот достался нам. В остальных батальонах замполиты нормальные мужики, но наш какой-то обделенный, как будто ирисок в детстве недоел. Все норовит кого-нибудь тяпнуть. Как собака бешеная, ну честное слово! Все ему не так!

— Он с утра моим взводом командовал, — усмехнулся Андрей. — Огневую подготовку провел.

Сомов провел пальцами по усам и засмеялся.

— Твои вдруг такую стрельбу невозможную открыли, что я аж напугался! Пойду, думаю, узнаю, им что, перца в трусы насыпали? Не успел, смотрю, замполит от них пожаловал. А че ему делать? Командир командует, начальник штаба планирует, ну а он решил, видно, нам боевой дух своим присутствием поднимать. А я и не возражаю, поднимай. Прошел по окопам туда-сюда. Мы постреливаем, наши сектора по всей площади обрабатываем. Все в норме и по порядку. Но замполиту чего-то неймется. Дельные советы стал давать. Мы, видите ли, по его умному мнению, не кучно стреляем! А у меня расчеты — один к одному обучены. Сами, в случае чего, без офицеров, такую стрельбу наведут, не придерешься. Обидно мне сделалось. Но я в тот раз промолчал. Ты понимаешь, Андрей, ведь минометчик как сеятель и косарь одновременно, можно сказать, военный агроном. Я должен так укладывать по площади обстрела свои миночки, чтобы каждый сантиметрик осколочками проткнуть и усеять. Это большая наука. Я же не из пушек по дотам долбаю, чтобы кучность соблюдать. Мое дело живую силу противника выкосить. Надо будет, и кучно долбанем, это для нас самое простое. Только он мое молчание неправильно воспринял. Стоит у меня за спиной и каркает. Мы по духам огонь ведем, а он каркает под руку! Я от этого даже ошибку в расчетах допустил — промазал разок, и от того в сильную ярость пришел. Короче говоря, пообещал я ему в сердцах вместо каски на башку опорную минометную плиту надеть. Ушел он. Ожидай и ты теперь. Он тебя тоже при случае цепанет, повод имеется.

— Да ладно, переживу. — Андрей небрежно махнул рукой. — А с комбатом я полностью согласен. До меня только сейчас по-настоящему дошло. Хорошо, что все обошлось. А ведь действительно могло быть и по-другому, залетел бы под трибунал вместо почетных геройских похорон. — Он покачал головой. — Выходит, что улыбнулась мне судьба по всему диаметру.

Андрей вернулся на позицию. Осторожно переступая через спящих на дне окопов бойцов, он прошел к бэтээру, из открытого люка которого слышались звуки тихо играющей гармошки. Андрей заглянул в открытый десантный люк. Внутри сидели Горчак и Ричард. Горчак смотрел в листок со словами песни, к которой подбирал мотив, а Ричард говорил ему:

— Здесь надо динамичнее играть, быстрее, значит.

— Чего разучиваем? — спросил Андрей.

— Новую песню. Как называется, не знаем.

— А кто ее поет?

— Да якая-то «Машина времени», — ответил Горчак. — Я до армии про таку не слыхав. Но писня дуже гарна, от послухайте. Мы трошки уже ее сладили. — Горчак негромко пропел один из куплетов:

— Мы у такие шагали дали,

Шо не сразу-то и дойдешь,

Мы у засаде годами ждали,

Невзирая на снег и дождь…

— Слышал я эту песню, — сказал Андрей. — Хорошо у тебя получается, только действительно надо чуть быстрее темп взять.

— Тут одно словечко имеется, незнакомое. Что это за цвет такой — ультрамарин? — поинтересовался Ричард.

— Ярко-синий, — ответил Андрей. — Чего не спите? Всю ночь духов караулить придется.

— В полку отоспимся. Операция, вероятно, скоро закончится, — ответил Ричард.

— Вероятно, — согласился Андрей и пошел на свое место в окопе.

Самому ему после выволочки, устроенной комбатом, не спалось. По спине нет-нет да пробегал холодок от возможной, но благо несостоявшейся перспективы развития событий, которую ему ясно обрисовал комбат.

Заблаговременно до наступления темноты он приказал стоявшему недалеко Ложкину:

— Поднимай народ. Пока очухаются, как раз темнеть начнет.

Окопы снова ожили. Бойцы медленно вставали, продирая глаза и поливая на головы из фляжек.

— Ух, ух, — мотая головой, рядом поднялся Рябов. Он умылся, поливая из фляжки водой в ладонь, и вытер лицо панамой. Вытащив из кармана галету, он разломил ее пополам и сунул одну половину в рот. Пожевывая, он отхлебывал воду из фляжки. — Лучше бы сухарей дали, — говорил он. — Они хоть и твердые, а все равно хлеб. А это что за фуфло? — он откусывал от галеты. — Как жмых. Из соломы, что ли? Мы же не космонавты, чтоб всякую погань жрать для испытания. Вот сала кусок я сейчас испытал бы! Тьфу! — он выплюнул недожеванную галету за окоп.