Вы друг друга стоите - Сара Хогл

Мне тоже такая нужна.

Основательно укутавшись, хватаю ключи от джипа и закидываю в багажник три разных лопаты. Три, потому что они разных размеров, а я, стыдно признаться, никогда не убирала снег, поэтому не знаю, какая мне понравится.

Николас всегда чистит снег у нас. До сегодняшнего дня я этого не ценила, а ведь он всегда расчищал дорожку от крыльца до моей машины, когда мы жили в старом доме. И никогда, ни разу, не просил об этом меня.

Собственно говоря, он успевал и лед с окон и дверей моей машины соскрести до работы, пока я еще спала.

Стыд обжигает лицо. Когда я в последний раз благодарила его за это? Когда в последний раз замечала все мелочи, которые он делал для меня, а я просто принимала как должное? Я так зациклилась на том, что он все делает для родителей, что забыла, что он заботится и о нас тоже.

Медленно, очень медленно еду к дому мистера и миссис Роуз на Платановой аллее. Грузовик с солью посыпал только главную дорогу, но джип ведет себя идеально, совсем не скользит. Я сижу за рулем джипа Николаса, который он купил, не сказав мне, и у меня куча времени подумать о том, какая я сволочь.

Повернув к их дому, я вижу, что свет уже горит, значит, Дебора не спит. Гарольд свалится на пол с кровати только к полудню.

Восхитительный нетронутый снег на их подъездной дорожке выводит меня из себя. Ведь так легко нанять кого-то отдраивать дом до блеска, подрезать розовые кусты и выкладывать камушки на грядках. Так нет, для решения каждой ерундовой мелочи им нужен именно Николас. Они этого ждут. Говорят, какой он добрый, хороший, и эти слова весят не меньше десяти тонн, чтобы он так и продолжал, вечно. Ведь если вдруг прекратит, они возьмут эти слова назад. Он уже не будет их добрым хорошим мальчиком. Николас слышал, как они говорят о Хезер, и знает, что один неверный шаг – и они так же будут говорить о нем.

Я рычу на снег, на светящиеся теплом окна и темный силуэт Деборы, выглядывающей наружу, так и лучащейся от удовольствия.

Ведь «Никки здесь и обо всем позаботится! Он любит помогать нам и чувствовать себя полезным!».

Не сегодня, паршивцы! Сегодня приехала замена, в плане ручного труда как минимум бездарная, но вам остается только смириться.

Их подъездная дорожка явно что-то против меня имеет, потому что корочка льда в один миг сожрала одну из моих лопат. Я отступаю на шаг и копаю снова, из носа течет как из крана, лицо замерзло в гримасе «Почему, боже, ну за что?!», а остальное тело воском плавится в теплой экипировке. Это настоящая преисподняя. Чертова хрень. Подбираю для описания своей нынешней ситуации все ругательства, какие могу вспомнить. Иногда Николас заезжает сюда задолго до работы, и я мысленно выстраиваю схему: чтобы помыться и добраться до «Проснись и улыбнись» к семи, здесь он должен работать еще затемно. Я так зла за него, что гребу быстрее.

Просто поразительно, как у него к родителям осталось хоть какое-то расположение. Мне хочется вытащить их наружу и закопать в этом снегу.

Размеры сугробов меня напугали и обескуражили, поэтому чищу я как придется, бросая снег через плечо. В этот раз Дебора с Гарольдом не получат ровненькие снежные бордюры по обе стороны дорожки. Перед ними предстанет настоящее побоище. Мне приходит в голову, что если и в следующий снегопад с лопатой заявлюсь я, Николас сорвется с крючка. Мистер и миссис Роуз будут умолять меня остановиться. И наймут себе наконец чистильщика снега. Я добираюсь почти до половины, когда из дома выкатывается Дебора в меховой шубке, сшитой, скорее всего, из детенышей несчастных зверьков. В руке у нее дымящаяся кружка. С широченной улыбкой она торопится навстречу, но, подойдя ближе, видит, что человек в обмундировании и безобразной шапке – я.

– Ой!

Ее ужас придает мне сил и энергии. Хочется сделать из него духи. Одежду. Бомбочки для ванны.

– Наоми, – мрачно произносит она, будто только что услышала трагические новости. – Я не ожидала…

– Это мне? – Тянусь к кружке. Горячий шоколад. Дебора не успевает и слова сказать, как я беру кружку и делаю глоток. Там еще и мини-маршмеллоу плавают, и, готова душой поклясться, их там тридцать две, на каждый год Николаса. Этот шоколад вкуснее того, что она наливает мне во время наших зимних визитов, подтверждая мои параноидальные подозрения, что Николасу достается все самое вкусное, а мне – что-нибудь самое дешевое из супермаркетов.

Наблюдает она за мной с открытым ртом.

– Спасибо, – говорю я, допив и отдавая кружку.

– Николас хорошо себя чувствует?

Нет уж, я не собираюсь обрекать его на внезапный визит «Дорогой мамочки» с куриным бульоном, приготовленным «женщиной».

– Превосходно, – радостно сообщаю я. – Ну, мне пора за работу. Куча дел!

К тому моменту, как я забираюсь в джип, те мышцы, что не онемели, страшно ноют. Я провела здесь два часа. Уверена, Николасу требуется не больше часа на такой же, если не лучший, результат. Выезжая, дважды сигналю на прощание, потому что так, скорее всего, делает Николас.

Путь обратно приятнее, чем сюда, так как дороги наконец-то расчистили. Не могу дождаться, когда же уже приеду и пойду в душ, но вспоминаю Николаса и его бессонную ночь, еще и кашель этот. Сейчас он проснется, голодный, несчастный и без малейшего желания что-то себе готовить.

Воскресным утром большинство кафе и лавочек с едой закрыты, но в «Синем тюльпане», кафе сестры Брэнди, посетителям рады. Все столики пустуют, в рядах пирожных на витрине ни единого пустого места, значит, я первый покупатель. Все знают, что это место вскоре последует за «Барахолкой», так что я покупаю побольше. Сэндвичи на завтрак, суп, кофе. Один из сотрудников помогает мне загрузить все в машину.

Прежде чем отправиться домой, я еще останавливаюсь пополнить запасы лекарств от гриппа и простуды. Впервые с момента переезда при слове «дом» я представляю не белое арендованное строение на Коул-стрит, а наш домик в лесу.

Завернув на подъездную дорожку, вижу ждущего за дверью Николаса. Только вытаскиваю сумки, а он уже бежит ко мне прямо в тапочках.

– Вернись в дом, – приказываю я.

– Тебе надо помочь.

– А тебе надо сесть. Ты болен.

Но он все равно забирает у меня кофе и суп и так забавно смотрит, с таким удивлением, искренне пораженный. Дебора наверняка уже нажаловалась ему в подробностях. «Теперь по всему двору горы снега, она просто кидала их, куда придется. И выпила весь твой горячий шоколад! Тот, вкусный!»

– Ты не должна была, – говорит он, когда мы заходим. – Не должна была чистить подъездную дорожку родителей. Зачем ты поехала?

– Если бы никто ее не почистил, твоей маме пришлось бы делать это самой. Дебора в брючном костюме от Гуччи? В такой-то снег? – сухо хмыкаю я. – Настоящая катастрофа. Так что, сказала я, не в мою смену, снег.

Глаза у него огромные. Если прежде он думал, что меня подменили фэйри, то боюсь даже представить, кем меня считают теперь. Подталкиваю его к дивану и приношу завтрак, а потом касаюсь лба, убедиться, что жара нет. У него так очаровательно торчат волосы в разные стороны, что я не могу удержаться и провожу по ним рукой. Он теряет дар речи. Ну я почти что образцовая мама из пятидесятых годов. Кажется, начинаю привыкать удивлять его до потери дара речи. Упоительное ощущение.