Несущий огонь - Бернард Корнуэлл

– Этельхельм не отплывет сегодня, – пробормотал я.

– Не день и не два уйдут у него на то, чтобы оправиться от этакой неожиданности, – согласился Ренвальд. – Он потерял несколько добрых кораблей.

– Надеюсь, он очень расстроится, – мечтательно произнес я.

Мое чудо случилось. Эйнар дал мне то, в чем я так отчаянно нуждался, – время. Этельхельм рассчитывал доставить в Беббанбург припасы и пополнения, но теперь большая часть провизии и значительное число его кораблей уничтожены.

Затем судьба снова улыбнулась мне.

Немного севернее Дамнока в море вливается река Вавен. В ее устье обитают в сложенных из плавника хижинах несколько рыбачьих семей. Устье выдает широкая полоса ряби – намек мореходу, что стоянка за баром[9] хоть и заманчива, но труднодостижима. На берегу блестела под солнцем поверхность большого озера, а за ним, как я знал, простирается край озер, рек, речушек, илистых отмелей, камышей и болот, что служит домом для птиц, угрей, рыбы, лягушек и перепачканного в грязи народца. Я никогда не входил в Вавен, хотя слышал о шкиперах, которые преодолевали мелководный вход и оставались живы. Но теперь, когда флот Эйнара поравнялся с устьем, со стоянки вынырнул корабль.

До меня доходили слухи, что Иеремия, чокнутый епископ, является выдающимся мореплавателем. Видимо, так оно и было, потому как если он покинул Дамнок вчера вечером, то в Вавен ему пришлось входить в сгущающихся сумерках. И вот теперь «Гудс Модер» возвращалась по реке, с бесшабашной уверенностью лавируя между отмелями. Ее парус, пузо которого раздувалось в противоположную от нас сторону, был украшен крестом. Она шла быстро, скользя к открытому морю с оборванными снастями, треплющимися на ветру. Тот же самый ветер колыхал седые волосы Иеремии. Он был за рулевого.

Я все ломал голову, почему Иеремия покинул Дамнок раньше, не дождавшись отплытия флота Этельхельма, а теперь получил ответ. Я решил, что епископ в союзе с олдерменом – не трудно было так подумать, наблюдая за теплой встречей, оказанной ему Этельхельмом. Еще я слышал, как Иеремия похвалялся полученным от Этельхельма даром – куском покрытой пятнами ткани, отодранной, похоже, от туники кухонного раба. Да и союз между Этельхельмом и Иеремией был вполне логичен. При всем своем видимом безумии Иеремия располагал якорной стоянкой и фортом в устье реки Тинан, и, пока Константин удерживал земли Беббанбурга, крепость Иеремии следовало считать самой северной окраиной Нортумбрии. Еще у него имелись корабли и воины, а главное, чокнутый епископ знал побережье Нортумбрии как никто другой. Едва ли кормщикам западных саксов были известны тамошние мели и рифы, а вот Иеремии – да, и если Этельхельм планировал плыть к Беббанбургу, такой проводник пришелся бы ему очень кстати. Я не сомневался, что он в сговоре с олдерменом до той минуты, когда его темный корабль вынырнул из Вавена навстречу флоту Эйнара. Иеремия помахал «Трианайду», затем «Гудс Модер» повернула на север и поплыла среди врагов Этельхельма.

– Он произвел для них разведку в Дамноке, – изумился я.

– Мне показалось, что они с лордом Этельхельмом союзники. – Ренвальд был удивлен не меньше меня.

– Вот и я так думал, – признал я.

Теперь, как выяснялось, Иеремия был союзником скоттов. Глядя на его корабль, я поймал себя на мысли: не важно, чей он союзник, он определенно мой враг.

Скотты – мои враги.

Западные саксы – мои враги.

Гарнизон Беббанбурга – мой враг.

Эйнар Белый – мой враг.

Пусть хотя бы рок будет моим другом.

Мы плыли на север.

Гримесби был меньше Дамнока, но состоял из таких же почерневших домишек, ему присущ был такой же обыденный запах соли, древесного дыма и рыбы, и точь-в-точь такой же закаленный морем народ добывал себе пропитание в борьбе с высокими холодными волнами. Имелись тут пристань, пирсы и мелкая якорная стоянка, а с другой стороны, за городским рвом, начинались унылые болота. Однако располагался Гримесби в Нортумбрии, а это означало, что ривом в нем был дан: суровый лицом и крепкий кулаками детина – Эрик, – встретивший меня с вежливой настороженностью.

– Ты, господин, значит, уезжаешь? – осведомился он.

– Во Фризию, – сказал я.

– Про это я слышал, – подтвердил Эрик, потом помолчал, выковыривая что-то из широкого носа. Добытое он стряхнул на пол таверны. – Мне полагается взыскивать пошлину со всего, что проходит через порт: с лошадей, домашнего скарба, товаров и прочего, не считая съестных припасов и людей.

– И ты передаешь собранную пошлину королю Сигтригру?

– Ну да, – заявил рив не очень уверенно, не сомневаясь в моей осведомленности о том факте, что королю достается лишь часть и, скорее всего, преступно малая. – Я пересылаю эту и подать в Йорвик.

– Еще бы, – сказал я и выложил на стол золотую монету. – Мне кажется, Сигтригр простит мне неуплату пошлины, а?

Глаза у него округлились. В последний мой заход в Гримесби пристанная пошлина составляла пенни в день, и этой монеты хватало, чтобы уплатить за целый флот на год вперед.

– Думаю, что простит, господин, – заявил Эрик. Монета исчезла.

На место золотой я положил серебряную.

– Я с тремя кораблями ухожу в море. И буду отсутствовать недели две, может и больше. Но женщин и детей с собой не беру. Они останутся здесь.

– Господин, женщина на корабле к несчастью, – отозвался рив, глядя на монету и желая узнать, что я намерен на нее купить.

– Женщинам нужна защита, – рассуждал я. – Я мог бы оставить тут воинов, но мне необходимы все мои люди. Мы плывем во Фризию, чтобы добыть там землю. – Он кивнул, показывая, что верит мне – это могло быть правдой, а могло не быть. – Женщины и дети мне будут помехой, – развивал я мысль, – ведь я буду сражаться с каким-нибудь фризским вождем за кусок пригодной земли.

– Еще бы, господин.

– Но их нужно оберегать, – подчеркнул я.

– У меня найдется с дюжину парней для охраны порядка, – заверил рив.

– Значит, когда я вернусь сам или пришлю кого-нибудь за ними, они будут целыми и невредимыми?

– Клянусь, господин.

– Сигтригр посылает людей для их охраны. – Я послал зятю сообщение и не сомневался, что несколько человек он пришлет. – Но эти люди прибудут через день или два, не раньше.

Эрик потянулся за монетой, но я прикрыл ее ладонью.

– Если моих женщин обидят, – предупредил я, – я сюда вернусь.

– Клянусь, господин, их никто и пальцем не тронет, – сказал он.

Я убрал ладонь, и вторая монета тоже исчезла. Плюнув на руки, мы пожали их в знак согласия.

Сын привел в Гримесби шесть кораблей, каждый из которых был теперь полон моими людьми. Женщин, детей и тяжелый груз спустили по реке на судах, тогда как воины прискакали из Эофервика на лошадях.