Карамель. Новый Мир - Кристина Тарасова

Наблюдаю – вдруг – десятки раскинутых по парковочным местам автомобилей. Сколько же здесь людей… И за каждого платит семья Голдман.

– Лучше бы мы были вчетвером, – говорю я. – К чему созывать всех знакомых и коллег?

– Лучше бы ты следила за собой, Карамель, – брыкается Золото. К ней возвращается чудовище, что терроризировало меня на протяжении двенадцати лет – с первого крика из колыбели. – Тогда бы не пришлось устраивать этот цирк и наряжаться как идиотам.

– Не говори сестре подобных вещей, – встревает отец. – Карамель помогла бы тебе. А моё повышение – отличная возможность собрать многих из управления и познакомить с тобой, – обращается ко мне, – лично.

Киваю. Не желаю того делать, но выбора нет. И Золото я бы не помогла. И они не спасают меня – спасают себя, спасая репутацию семьи, которую я пошатнула.

– Ты вообще видела тряпку на мне? – не сдаётся Золото. – Похоже, что я собралась на бал?! Почему тебя не заставили натянуть тупое платье? Даже сейчас, Карамель, ты долбаная выскочка, не смогла выбрать что-нибудь с юбкой. Это комбинезон будущего заключённого? Собираешься после своего веганского салата в Картель?

– Золото, закрой рот, – холодно отторгает мать, а младшая дочь – что удивительно – слушается.

Идём до ресторана. Близ воды ветер сильнее, настырнее – прокалывает, остро. В городе не так холодно. В городе – словно – и небо светлей, здесь же – ни раз упомянутый кусок старого картона. Ощущаю внутри себя глыбу льда, что, подтаивая, бежит по телу – вскоре капли эти замерзают и остаются внутри. Пытаюсь укутаться, но всё без толку.

Служащие распахивают перед нами двустворчатые двери – оказываемся внутри «Фалафели». Один единственный стол тянется вдоль всей залы: на нём – всевозможные яства, за ним – всевозможные люди. Присматриваюсь: запечённые сверчки и ведущие Новостей, блестящие синтетические стейки и руководители Палат. Знаю, что всё это представление необходимо: важно и для отца, и для меня. В первую очередь для меня. Но в последние дни открылось слишком многое, а потому я ни с кем не здороваюсь и безучастно тянусь шлейфом запахов за цокающей каблуками семьёй Голдман. На секунду меня поражает сожаление, и я подумываю остановиться. Ещё не поздно остановиться…

Еще не поздно?

– А вот и виновник торжества! – радостно объявляет голос дяди.

Дядя! Не могу поверить, он здесь!

Желаю броситься с объятиями – что?; держусь, молчу, отвожу взгляд. Где он был? Почему пропадал? Что происходило в его жизни? Когда я узнаю? Я могу узнать?

Дядя вываливает из-под стола крупный живот и утиной походкой бредёт к отцу. Мужчины хлопают друг друга по плечам, уместно шутят. Мы с Золото никогда не сможем так здороваться…

Дядя низкий и круглый, отец высокий и тощий. Дядя смотрит тепло, хоть и кровожадно, отец смотрит холодно, но и сострадательно. У дяди зеленые глаза, у отца – голубые. Дядя весь такой припухлый и активный, отец же – поджарый и скупой на действия.

Мать в стороне. Скидывает в руки служащей плащ и обращается к толпе, половина которой – та, что обладает накладными волосами или накладными ресницами – восхищается обтягивающим нарядом зелёного, почти болотного (вот же дядя позабавится!) цвета. У платья короткие рукава, глубокое декольте. Острые шпильки поднимают худое тело и делают его выше отца. Вычурная, броская, резкая…Самка богомола!

Золото снимает своё пальто – окружающие умиляются её красоте и – совсем ей несвойственно – позирует, но позирует как ребёнок. Сама себя она ощущает намного старше, отчёт в действиях отдаёт более зрелый, но сейчас сестра вынуждена притворяться.

Никто не обращает внимания на старшую дочь Голдман.

Кто ты, Карамель?

Кара?

Кто ты без фамилии «Голдман»?

Сбрасываю пальто – служащая не поспевает – на пол. А, может, я попросту более не нуждаюсь ни в ком из них? Никто мне не указ, не показатель, не пример. Не идеал. Ничего из трактуемых нами истин не существует, а потому я плюю под ноги каждому из присутствующих, каждому из присутствующих бросаю вызов и влеку наказание. Покажите, на что вы способны. Перешагиваю пальто и бреду за семьей на уготовленное мне место. Стул для казни? Замечаю мельтешение фотографов – они плавают вдоль стен и делают незаметные кадры: фото и видео. О званном приёме Голдман уже написали в Вестнике?

– Карамель, племянница! – Стены содрогаются от возгласа дяди – мужчина торопится, как ему кажется, спасти меня от навязчивого внимания. – Девочка моя! – продолжает мужчина. – Как дела в Академии? Слышал, у тебя самый высокий балл? Рассказывай.

Сказать ему, что меня отстраняли от занятий? Сказать, что Академия настаивает на медицинском обследовании? Вот только говорить не требуется – каждому здесь присутствующему то известно. Как возможно разрешить столь увесистую ситуацию, состоящую из десятков навалившихся обвинений и последующих проблем? Отец справится?

Почему я сомневаюсь в нём?

Я сомневаюсь в себе?

Сомневаюсь в Новом Мире?

Дядя вторит о чём-то ещё, но я не слышу. Не слышу ни единого слова из уст мужчины, находящегося в полуметре от меня, однако слышу бескрайний, разливающийся по углам заведения, шепот незнакомцев. Дядя продолжает интересоваться академической ерундой. Ответов он – как это забавно – не получает и даже не требует. Проводит до стола – мимо раздосадованного отца, рухнувшего на свой стул и пустым взглядом ударившегося о полную бутыль напротив.

– Юным девам, – вздыхает женщина подле меня, – полагается более утончённый стиль одежды. Брючные костюмы – как-то вульгарно.

– Вульгарно непрошенное мнение, не находите? – парирую я.

И это не брюки, пустая твоя, наполненная сверчками и сильногазированным лимонадом голова. Это комбинезон.

Отец бросает колкий взгляд – такой быстрый, что ни единый щелчок камеры не успевает зафиксировать его; только я ощущаю. Всегда ощущала.

– У Карамель прекрасный образ! – вспыхивает Золото, на что мать гневно дёргает её рукой под столом. Девочка отделывается от женщины и, пристав, восклицает: – Образ, вдохновлённый движением Нового Мира, его модернизацией, прогрессивностью.

Незнакомые люди в самом деле решили докопаться до одежды на мне? Они настолько напитались негативом и отвращением через статьи, что теперь выискивали, за что бы еще уцепиться? Вспоминаю однажды повстречавшуюся в магазине одну из Левиафан – как прозорливо выбирала платье для интервью и сама в себе искала изъяны, будучи уверенной, что если заметит она – иные заметят в каком-то увеличенном, расшатанном, не имеющим границ объёме.

– Твой стилист превзошёл сам себя! – следом восклицает Золото, а мать в очередной раз тянет её за руку под столом. Но ты не сможешь спасти утопающего, если он бездумно выпускает даваемый кислород.

– Спасибо, Золото, – хмыкаю в ответ, – но мой стилист – я сама.