Будет так, как я хочу - Ольга Николаева

— Настя Ольховская звучит замечательно. Намного лучше, чем Астафьева или Залесская… — последнее, что удержалось в сознании, остальное мне плохо запомнилось.

От моего полного грехопадения прямо в его кабинете меня спас треск пуговиц. Последние из тех, что были на блузке, начали отрываться под напором жарких и жадных рук.

— Глеб, прекрати. Что ты делаешь? — начала вырываться из его объятий.

— Закрепляю наш договор, а ты что думала? — он отшутился, ни капли не смущаясь, но раздевать меня прекратил. Даже помог прикрыться: запахнул полы блузки, осмотрелся, принес мне свою толстовку, накинул на плечи.

— И часто ты так закрепляешь договоренности? — мне было не очень уютно ощущать себя в мужской одежде. Да, от нее пахло парфюмом Глеба и даже, кажется, еще сохранилось его тепло. Но сложно представлялось, как я пойду домой в таком вот расхристанном виде. Любой, даже не очень внимательный прохожий поймет, чем я занималась перед тем, как нарядиться в мужскую вещь. Она совсем не вязалась с моими шпильками и узкой строгой юбкой…

— С мужчинами не целуюсь. Не тянет.

— А с женщинами?

— А ты первая, с кем я в этом кабинете веду переговоры. Раньше не складывалось как-то…

— Надеюсь, тебе не захочется закрепить этот опыт. — Глеб старательно сглаживал углы, а я все так же старательно огрызалась. Не было в душе покоя. Казалось, что я упускаю что-то, и нельзя просто так, без боя, ему сдаваться.

— Отчего же? — он снова добродушно пошутил, а я ощетинилась еще больше. — Приходи, в любое время готов с тобой обсудить что-нибудь еще…

— Я имею в виду других женщин, Глеб! Не прикидывайся дурачком!

— А ты ревнуешь, да, Настя? — его улыбкой, довольной и радостной, можно было бы растапливать ледники.

— А почему бы и не ревновать? Или не имею на это права?

— Право имеешь, а поводов для этого нет. — Он взял меня за руку, повел к выходу. Я шла, не понимая, что происходит: выгнать уже решил? Мое время вышло, что ли? — Я отвезу тебя домой.

— Зачем это? Я вполне справлюсь…

— Затем, что на мать моего ребенка не должны смотреть посторонние, когда она слегка не одета. — Отрезал таким тоном, что даже боязно стало.

— Так я же в твоей куртке…

— И что? А если она расстегнется? Или тебе самой станет жарко?

— Ничего. Поехали. — Глупо отпираться в ситуации, когда тебе предлагают самый лучший выбор. Это тебе не головоломка с акциями, где были сплошные загадки и неясности.

— Вот и молодец. — У него появились какие-то собственнические замашки. Раньше не было. Буквально два дня назад Ольховский старательно держал дистанцию. Ну, если не считать поцелуй в квартире… А теперь он крепко вцепился в мою за руку, уложенную на его локоть, пока мы шли по коридорам офисного центра, а на улице и того круче: прямо к боку прижал.

Благо, что на стоянке нам пришлось сделать всего несколько десятков шагов до автомобиля. Больше я бы не выдержала: слишком неудобно.

— Расскажешь мне про сына? — первое, о чем он спросил, когда завел двигатель.

— Думаешь, стоит? — я продолжала сомневаться, достоин ли он такого царского подарка. И, как скряга, не хотела делиться с ним даже крупинками информации. Хотелось, чтобы заслужил это счастье.

— Думаю, что имею на это право, Настя.

— Вот и зря! Ты практически ничего не сделал для того, чтобы считаться его папой. Физические упражнения в постели не считаются.

— Ну, так ты мне и шансов на это не давала…

— Послушай. — Я повернулась к нему так, чтобы хорошо видеть лицо. Задала вопрос, который мучил меня все это время. — Ведь ты же наблюдал за моей жизнью? Пусть не всегда, но периодически о чем-то узнавал?

— Конечно. — Подтвердил, как нечто само собой разумеющееся.

— А тебя не смутили сроки, на которых я родила? Или принял, как и все, версию, что мальчик родился сильно недоношенным?

— Нет. Меня ничего не смутило, Настя. Честное слово.

— Но… как так? Ты же умный, Глеб! Сопоставить простейшие факты и события, посчитать, сколько времени прошло с нашего расставания… Ты этого не сумел?

— Настюш… — он, похоже, подбирал слова. Совсем не в стиле Ольховского такое. — Я же не девочка. Я — мальчик. У нас все очень просто: сказали, что у Залесского родился сын — значит, родился. Недоношенный — что ж, бывает. Складывать и вычитать вот это вот все — не наша прерогатива, не мужская. Это у вас на подкорке записано, что нужно проверить сроки и еще немнооооожечко разобраться.

— Странно. Мне кажется, это элементарно… — скрестила руки на груди и насупилась. Такая версия для обвинения провалилась!

— Элементарной была моя злость. И ненависть. И желание убивать.

— Вот как? С чего бы это? Я не имела права рожать?

Глеб тяжело вздохнул и выдохнул, и так — несколько раз. Видимо, успокаивался.

— Все имели право делать то, что им хотелось. Но это не значит, что мне легко давались новости… Сначала о твоем замужестве… После — о том, что ты родила ребенка этому человеку… Каждое подобное известие долбило так, что я готов был на стенку лезть. Ты словно делала новые и новые шаги, чтобы у нас не осталось шансов быть вместе…

Я примерно понимала, о чем он. Наверное, это было больно. Если он действительно хранил надежду, что когда-нибудь вернется ко мне.

— Глеб, все мои действия, возможно глупые, а где-то и жестокие по отношению к тебе, были вызваны только твоими шагами.

Он молчал. Лишь сильнее нахмурился.

— Сначала ушел, ничего не объясняя. Пропал отовсюду. Вообще никаких следов не оставил. Я даже подумать боялась — а жив ли ты, вообще? А потом, как снег на голову, объявился со своей невестой!

— Это ты там появилась, как снег в середине мая. В Москве тебя увидеть никак не ожидал!

— Это что-то меняет, в принципе?

— Нет. Уже ничего не меняет…

Он ушел в себя. О чем-то мучительно размышлял — видно было по тому, как хмурит брови, играет желваками, губу закусывает. Я не мешала — думать иногда полезно, и мне, кстати, тоже. Вот только я не могла в тот момент соображать: старалась на него насмотреться, такого близкого, живого, настоящего. И так похожего на Максима.

Мы удачно добрались до моего дома — пробки еще не успели собраться, и светофоры, как сговорились, везде горели зеленым, быстро доехали… Глядя на то, как Глеб паркуется у подъезда, я отчаянно придумывала повод, чтобы еще побыть с ним. Ничего не решая, не споря, не кидаясь обвинениями. Просто подышать и расслабиться.

Глеб нашел этот повод за меня:

— Покажешь мне хотя бы его фото?

— Мог бы спросить раньше. У меня вся память забита на телефоне…