Будет так, как я хочу - Ольга Николаева

— Все, что у меня есть! — а мне плевать уже было на холод, на его надменность, на все плевать!

— Ну, что ж, демонстрируй… А то я, признаться, успел подзабыть… — Нагло развалился в кресле, небрежной усмешкой показывая все, что думает обо мне. — Не поняла, что ли? Раздевайся. Ты же за этим пришла?

Губы противно дрогнули, пришлось их сильнее сжать. Пальцы, словно деревянные, отказывались вынимать пуговки из петель. Но я смогла. Расстегнула верхнюю, потом следующую. Все это время глядя ему в глаза: бесстыжие, темные, горячие. Он никак не выдавал своего интереса. Только карандаш сжимал в руке. С такой силой, что костяшки пальцев резко обозначились.

— Побольше экспрессии, дорогая! То, что ты сейчас демонстрируешь, я могу получить бесплатно, в любых количествах. Постарайся, что ли!

Разозлил. В душе перемешались боль, ярость, страх, отчаяние.

— Вот так тебя устроит? — Резко дернула за края, сдергивая блузку к чертям, швырнула ее в наглую рожу. — Так тебе нравится?!

Карандаш хрустнул и развалился пополам. Обломки улетели куда-то. Пара секунд — и Глеб держит меня за руки.

— Ты реально готова лечь под меня ради замужества?

— А на что бы ты пошел, чтобы у твоего ребенка был отец? — сердце колотилось от его близости, как ненормальное. Губы пересохли, колени подкашивались.

— Не имею понятия. У меня нет детей.

— Ошибаешься, Глеб! — отчаянным шепотом. — Ты так ошибаешься…

Его гнев утих мгновенно. Глеб разжал пальцы, больно стиснутые на моих запястьях. Даже погладил те места, за которые держался. Словно извинялся таким образом. Долго смотрел мне в глаза каким-то тяжелым взглядом. Старался сохранять спокойствие, но его выдавали раздувающиеся ноздри и желваки, которые ходили ходуном.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Я, кажется, вообще позабыла, что такое дышать. Зачарованно наблюдала за Ольховским. Не так представляла я эту беседу. Совсем не так.

Глеб развернулся. Поднял блузку со стола, оглядел внимательно мое тело, покрытое мурашками. От холода они побежали или от его взгляда — один только бог знает. Кажется, я уже дрожала, обняла себя обеими руками, пытаясь согреться и закрыться от Ольховского. Но ощущение, будто я пытаюсь защититься, не понравилось. Через силу опустила руки, гордо выпрямила спину. Чего он там не видел, собственно? Все рассмотрел когда-то и общупал. А третья грудь у меня еще не отросла, к счастью.

— Оденься, Настя. — Бросил коротко, подавая мне одежду. Наблюдал, как я вдеваю дрожащие руки в рукава, не выдержал — помог, придержал. Сам же начал застегивать пуговицы, обжигая своими пальцами те места, где нечаянно касался моей кожи. Чертыхался при этом сквозь зубы, словно и сам обжигался.

Когда, наконец-то, мы вдвоем справились с этой чертовой блузкой, которая мало что скрывала теперь из-за потерянных пуговиц, он расправил ее на мне, пригладил какие-то складки и отошел в сторону.

Я могла лишь растерянно наблюдать за его действиями. Молчала и смотрела. Не выдержала, уселась обратно в кресло. Очень пригодилась вода, которую Глеб мне подал буквально десять минут назад.

— И ты дала моему сыну чужое отчество и фамилию, да? — Глеб задал этот вопрос как-то очень глухо. Даже не поворачиваясь в мою сторону.

— Не я дала, а Игорь.

— Какая разница, Настя? — он, все-таки, развернулся. Снова смотрел на меня прямо. — Какая, к черту, разница?!

— Большая. Ты ведь давать свою фамилию как-то не торопился…

— А ты меня просила об этом?

— А тебе не приходило в голову хотя бы поинтересоваться моим положением? Как спать без презервативов — там это мы первые, а как узнать о последствиях — так это не наше дело, да, Глеб?!

Он взялся за голову, с силой провел пальцами по волосам. Подошел и присел передо мной на корточки.

— Как мы до этого докатились, Настя? У нас же так хорошо все было…

— Лично я не катилась никуда, пока ты меня не оставил. Ушел и даже не подумал, что я могу быть беременной. Встань к зеркалу и задай себе этот вопрос: как ты до этого докатился?

— Согласен. Поступил, как полный м. дак. Но почему ты не сообщила, когда узнала о ребенке?

— Куда я должна была сообщать? Стучать по столбу лопатой и передавать сообщения азбукой Морзе? Так я не знаю эту азбуку. И лопаты у меня не имелось…

— Прости меня. — Глеб прижался лбом к моим коленям.

— За что конкретно, не сообщишь?

— За все косяки, которые я успел совершить. — Он поднял голову, смотрел снизу вверх воспаленными глазами. Мне так хотелось его погладить по волосам… Даже кончики пальцев защекотало воспоминание об этом ощущении… Но. Разве можно вот так взять, все простить и забыть? И, собственно, что дальше делать с прощением?

Кроме до сих пор не забытой любви и еще более живых обид, у меня было дело к Глебу. Он сегодня прощения просит, а завтра меня разорит. Так что расклеиваться еще очень рано.

— Слишком просто — вот так, оптом, прощение получать. Глядишь, за что-то еще и бонусом прилетит, незаслуженно… — Мне с огромным трудом давалась эта показная бравада и легкость. Но еще не хватало распустить слезы и сопли, а потом утирать их друг другу полчаса, как в любимых бабушкиных сериалах. Да, на глазах мокро, да, хочется растрогаться и расслабиться, наконец… Но нельзя. Пора моих хотелок закончилась, как только родился Макс. Все. Теперь я должна думать о его желаниях и своих возможностях.

Видимо, Глеб рассчитывал на другой ответ. Он со вздохом поднялся, оперся на край стола, теперь уже надо мной возвышаясь.

— Настя, на что ты рассчитывала, когда сюда шла?

— На то, что ты возьмешь меня замуж. Сказала же, практически сразу. — Он явно хотел подвести к какому-то моменту, совсем не приятному для меня. Ощетинилась. — Могу повторить дословно все свои аргументы.

Глеб глянул исподлобья, хмуро…

— А если бы отказал, что бы ты сделала?

Я пожала плечами.

— У меня в запасе есть твое обещание. Ты его до сих пор не выполнил.

— Это какое же?

— Ты говорил когда-то, что все будет так, как я хочу. Было такое?

— Было. Помню.

— Ну, вот и выполни его, пожалуйста, будь человеком слова. Сделай так, как я хочу!

Я, наверное, слишком обнаглела. Возможно, чересчур рисковала: Глеб ведь мог меня выставить из кабинета и велеть, чтобы забыла сюда дорогу навсегда.

Но, в конце концов, я ему только что подарила сына. Готового. И лишь напомнила о старом обещании. Кажется, имела какое-то право на понимание…

Ольховский снова буравил меня взглядом. Долго не отвечал, заставляя нервничать. А я старалась не волноваться: в конце концов, теперь он знает, что стал отцом. Причем даже не сегодня. И вряд ли сможет оставить без средств к существованию своего родного сына.